Глава из повести
После договора с Венгрией и ухода латинского императора из Сербии, Стефан мог с ещё большей гордостью говорить своему народу о могуществе своего заступника Симеона Мироточивого.
Средневековая Сербия укрепилась и выросла в глазах соседа, и сам Стефан, самодержец, с той поры, как будто начал некую новую жизнь, пользуясь всё большим уважением.
Венгерский король Андраш II, авантюрист по духу, готовил крестовый поход и высадился вскоре на адриатическом побережье, чтобы отправиться освобождать от неверных Гроб Господень. Его предприятие закончилось как какой-нибудь средневековый сентиментальный рыцарский роман. Возвратившись домой, рыцарь-скиталец обнаружил, что супруга его убита заговорщиками, а страна охвачена настоящим бунтом.
Латинский император, по возвращении из похода, бессмысленно умер в Константинополе.
Перед самодержцем Стефаном и его советником Саввою открывались новые политические дали. На сербских границах царил покой, и, казалось, Стефан вправе был ожидать, что сей мир не нарушит никто из соседей. Будто начиналась эпоха расцвета Неманичей. В душе Стефана рождались новые, королевские, устремления; и в то время как Савва видел мощь государства в основанной им Церкви, Стефан помышлял о державе, которая бы сравнялась с соседними государствами и даже стала бы, на Балканах, сильнее других.
Вслед за Неманьей, который спустился к морю и в Которе построил свою резиденцию, Стефан испытал влияние Дубровника, кое влекло его на старую, проторённую дорогу политического союза с Венецией. Благодаря замужеству дочери своей Стефан породнился с вельможами арбанатскими и сдружился с общиной дубровницкой, решая политические вопросы в Дукле. Князь Дубровника Дж. Дандоло прилагал усилия к сближению своей семьи с сербским королём. Перед взором Стефана осиянный солнечными лучами возник манящий образ Венеции и одной дивной дамы (портрет которой сохранился), Анны, дочери Риниеро Дандолы, внучки всесильного дожа Энрико Дандолы, который вознёс высоко над волнами морскими стяг Св. Марка. Переговоры о женитьбе вершились споро. И вот уже красивая, хотя и не слишком молодая, венецианка с золотыми волосами, убранными жемчугом, в сопровождении изрядной свиты челяди, плыла на роскошной галере к суровым обрывам берегов Зеты.
Супруга и её чарующие рассказы о Венеции вдохнули в Стефана неодолимое желание получить королевскую корону. Жена влекла его не только на Запад, в лоно Венеции, но и в объятия латинской церкви под покровительственную десницу папы. Мечта, которая владела в то время всеми правителями на Балканах и в Венгрии, короноваться золотым венцом, присланным папою из Рима, захватила и Стефана. В ту эпоху страшного раскола, религиозного и политического, среднеевропейские и балканские государства, на водоразделе Востока и Запада, более всего стремились завладеть этой короной. Стефану же, ещё пятнадцать лет назад, удалось договориться с папой Иннокентием III. Но тогда коронации помешала Венгрия. Теперь же её король был далеко, а сама страна была слишком слаба, чтобы воспротивиться желанию Сербии.
Семья супруги Стефана, всесильная в Венеции, имевшая большой вес в Риме, выполнила на сей раз обещания. Папа решил привлечь на свою сторону Сербию, даровав корону её правителю. По свидетельству архидьякона Фомы из Сплита, сразу же после отбытия венгерского короля в крестовый поход, Стефан «господин Сербии, или Рашской, великий жупан» получил королевскую корону от папы Гонория III.
Согласно свидетельству Рима, в Сербию прибыл папский легат и короновал Стефана как первого Короля Сербского. В Зете ещё живо было предание и воспоминание, что зетские правители и раньше владели королевской короной, полученной от папы, правильнее сказать — знаками королевского достоинства, но в Рашской давно забыли об этом. Стефана, почти с полным правом, все именовали «первовенчанным».
В семье венецианских Дандолов свидетельство об этой первой коронации сербских правителей сохранилось, оно было записано Андреем Дандолой, словно некая поэма. Отмечено, что Анна, очаровав своего мужа, уговорила его отречься от Православия, которое считала схизмою, и из еретической церкви вернуться в католическую. Согласно венецианскому сообщению, только после этого, венчал Стефана и Анну посланник папский, некий кардинал, как короля и королеву.
Как протекала коронация, то вопрос и по сей день в истории спорный, но существует письмо Стефана, датированное мартом 1220 г., где он подписался так: «Коронованный король, Божией милостию, всей Сербии, Дукли, Тривунии, Далмации и Хума» и уверял папу в своей верности «как сын римской церкви», посылая к нему своего епископа Мефодия и испрашивая благословения себе и своей стране.
Сербские жизнеописатели Неманича не хотят вспоминать о том, что говорят нам латинские источники, и первый агиограф св. Саввы, суровый и дотошный Доментиан свидетельствует, что корона действительно была прислана папою, но коронацию самодержца совершил его брат Савва, по православному обряду. Феодосий в своём житии св. Саввы пишет, что Савва в монастыре Жича «венчал главу Стефанову венцом царским и, помазав мирром, назвал его в Боге самодержавным королём сербским». В то время как воины и вельможная свита преклонялись ему и просили Господа о продлении дней его, приговаривая: «да будет так, да будет»!
Сегодня историки считают, что нужно принять свидетельства латинских источников, ибо то кажется вполне вероятным, учитывая дух времени. Из жития, составленного Феодосием, явствует, что Савва в вопросе венецианских политических ориентиров и покровительства римской церкви имел мнение отличное от Стефана. Один молодой эссеист остроумно замечает, что Савва был последователен до конца и что им, в отличие от брата с его мыслью о необходимости покровительства римской церкви, руководили вовсе не религиозные мотивы, ещё менее догматические, но лишь собственные ощущения. По характеру Савва скорее был настоящим сыном страшного жупана Неманье, который верил только в себя и свои рашские источники силы. Стефан был дальновидным и высокообразованным человеком для своего времени, как, впрочем, и Савва, но, кажется, в трудах политических был более спокойным, осмотрительным и терпеливым. Он предвкушал большую пользу для своего государства, которую ему несли роскошная галера из Венеции и посланник папы. В то время как взор Саввы был устремлён лишь в глубины собственной души и на балканские горы, где строились монастыри и кельи испостников, Стефан своим заботливым оком обозревал границы королевства и соседские пределы. Среди соседей, престиж Стефана после коронации значительно вырос, авторитет же Сербии распространился далеко.
В соответствии с жизнеописанием Феодосия, между братьями наметился явный разлад после вхождения венецианки в семью Неманичей. Савва и прежде постоянно собирался возвратиться в монастырь на Афоне, а теперь был полон решимости отправиться туда тотчас. Напрасно брат уговаривал его не уходить, Савва оставил страну, где создал самостоятельную (автокефальную) Церковь, которую считал прочнее других творений ума и рук человеческих.
Стефан и после ухода Саввы стремился поддерживать связь с братом, соработание с которым уже прежде принесло столько добра государству. По житию, он опять снабдил Савву в избытке золотом на всякие нужды, в том числе и на вклады в монастыри Св. Горы, на вспомоществование отшельникам и всем нуждающимся. Он сам вместе со властелой сопроводил брата до греческой границы.
Первый период создания государства в государстве [3] , которое воздвигал в средневековой Сербии своим духом и Правой верой Савва и которое позже, во время нашествия турок, оказалось прочнее собственно государства, завершился. Савва опять жил отшельником на скалистых склонах горы Афонской, — в одиночестве, после суеты державных дел... Молодость прошла, но он подвергал вновь своё тело монашеским испытаниям, полностью погрузившись в страдальческое молчание, в своей келии «мук», как рассказывает Феодосий, — в Карее.
Когда же, словно после летнего урагана на Балканах, прошло некоторое время, Стефан стал успокаивать и утешать Савву. То, что он ему писал — по Феодосию — звучит не только как слова брата, но дышит нежностью пожилого и усталого человека, уже утратившего всякий пыл. Стефан в это время всё чаще стал болеть, ослабевший не только от роскошной жизни, роскошной и в любви, но и от усталости, которая пришла к учёному человеку (кои более всех Неманичей был полностью предан книге и искусству) как следствие понимания того, что всё проходит, и королевская слава и державная сила. Савва, однако, не уступал в вопросе, который был тесно связан с его Церковью. «Возненавидел брата своего и не умилостивился пойти к тому, кто плачет», — говорит Феодосий. Соработая всё же брату Стефану в делах государственных, он посылал ему письма и гонцов. Мы можем только составить некое представление о содержании этих писем, по тому, что говорит о них жизнеописатель. У иеромонаха Илариона, который приносил письма со Св. Горы в Сербию, был строгий наказ Саввы, отдавать их только в руки самодержца, короля. И пока Стефан читал письма, — говорит Феодосий, — глаза его наполнялись слезами, подобно полноводному озеру, и дивился он жестокости брата.
Но так же, как проходит бурное и внезапное летнее ненастье на Балканах, пролетела молодость, остыла страсть к венецианке и к римской короне у Стефана. Утомлённый король, тонкий политик, принял все те доводы Саввы, которые трудно было оспорить. Запад был слабее, чем казалось Стефану, на границах Сербии ощущалась сила Эпира, а в Цариграде — скорое падение латинской империи. Витязь-скиталец, мадьярский король Андраш II, после увлечения походом ко Гробу Господню, желал решить вопрос о престиже Венгрии на Балканах, своей давней политической мечте. Он противился возвышению Сербии и снова готовился к войне.
Но хуже той бури, которая готовилась на границе, было, однако, приглушённое недовольство, которое расползалось по самой Рашской. Ориентированная на Запад политика ещё не была популярна, напротив, уход того, кто создал прочную церковную организацию, разочаровал широкие слои православных, особенно духовенства, имевшего сильное влияние в то время. А у самой раки преп. Симеона Немани стали происходить новые чудеса. В знак своего недовольства сыном, Мироточивый уже более не давал святого масла из своей раки, а ужас от этого страшного предзнаменования грядущих бедствий обернулся паникой по всей стране. Все чувствовали, что после ухода Саввы из Сербии истощилась сила и мощь, которая неколебимо вела народ. И сам король, — говорит жизнеописатель, — ожидал некую кару небесную.
Стефан довольно быстро, с разумением человека, который немало пожил на свете, решился вновь поставить брата у кормила государственных дел. И написал тому на Святую Гору обо всём, особенно подчеркнув, что Святой Симеон перестал источать мирро, потому что «ты, пречестной господин, ушёл от нас».
Помимо того, что предпринимал Стефан, чтобы вернуть брата в Сербию, или, по крайней мере, снова разделить с ним государственные заботы, первовенчанный король и сам делал всё, чтобы после политических успехов на Западе получить поддержку и на Востоке. Прежде всего, он укрепил связи с Деспотатом Эпира. Через замужество своей сестры породнился с семьей эпирских правителей, вёл переговоры о женитьбе своего старшего сына Радослава на невесте из того же рода, а вскоре после этого и сам пожелал ещё раз жениться, теперь на свояченице.
Шаги в сторону византийской политики вернули ему одобрение той части сербской властелы, которая питала большее расположение к грекам, нежели к латинянам. Возобновлённая братская связь с Саввою и монастырями успокоила народ.
В карейской келии, по договору со Стефаном, задумывался план осуществления великой идеи, которую покойный Неманя и его сын-аскет уже давно вынашивали в душе. Мысли о независимости Сербской Церкви, о получении независимого архиерейского достоинства для Сербии. Стефан своим утомлённым оком ясно видел, что пришло время и удобный час для осуществления того замысла, которому были давно преданы и он сам, и брат, и отец.
Один наш историк очень точно подмечает, что решение этого вопроса гораздо сильнее и глубже взволновало народ, чем получение Стефаном королевской короны и его коронация. Балканы с XI в. переживали словно некую религиозную лихорадку, а церковная иерархия Св. Саввы глубоко проникла в массы и охватила балканские просторы сербских земель.
Во всяком случае, воплощение этого замысла предание связывает с Саввою, считается, что именно он всё это задумал и осуществил. Испостник, годы проведший в молитве, Савва, очевидно, по-настоящему ощущал себя и как член династии. Описание его трудов для получения архиепископского достоинства, и в легендах, и в средневековом житии, блистают силою, с которой осуществляются государственные задачи. Работа Саввы была направлена не столько на то, чтобы как духовному лицу молитвенно испросить архиепископский чин от Патриарха, сколько на то, чтобы получить путём переговоров с греческим императором независимость Церкви в Сербии. Кровавый штурм Цариграда [4] и страшное разграбление самого роскошного города той поры латинянами поколебали Византийскую империю до такой степени, что она распалась на несколько частей. Но на греческом побережье, в Малой Азии, в Никее император оставался на престоле и готовился в будущем с мечом в руках возвратить трон Константина и его город, который господствовал на Востоке и на самых красивых и богатых морях. При никейском Дворе появился высохший Неманич, горящий не только силою веры христианской, но и твёрдостию и силою воли, мыслью создать своё государство [5] .
Император никейский был по супруге родственником Стефана, но и без этих династических связей Савва успешно вершил свою миссию. «Православная вера растёт и множится, — говорил он перед никейским престолом, обрисовав всем присутствовавшим, как в пламенном видении, верную Сербию. — одного недостаёт нам, в стране нашей нет своего архиепископа для священнодействия». Вопрос был поставлен, как видно, весьма просто и обыденно. Никейский Двор быстро ответил согласием на прошение Саввы.
Из императорского дворца тогда же были предприняты усилия повлиять на Вселенского патриарха с тем, чтобы он посвятил самого Савву в архиепископа Сербии. Как известно, смирение перед светской властью в Цариградской Церкви было традицией. После отказа Саввы принять архиепископский сан, цариградский патриарх сумел всё же его переубедить. Предание Сербской Церкви, дошедшее до Феодосия, который жил во времена, когда ещё помнили те события, говорит, что согласие Саввы объяснялось тем, что он прислушался ко мнению патриарха о необходимости именно ему, Савве, воспринять это достоинство, поскольку в нём «слово веры соединено с властью». «Что пользы в том, чтобы спасти самого себя в пустыни, — говорит Феодосий, свидетельствуя о словах патриарха в то бурное время глубоких политических перемен, — не более ли пользы в том, чтобы вернуть на путь истинный многих заблудших».
Так Святой Савва воспринял сан архиепископа всех Сербских земель.
И когда сие свершилось, деликатный и тонкий, с большим политическим тактом Савва выдвинул новые требования при императорском Дворе. Он подал рукописное прошение Вселенскому патриарху о том, чтоб сербский архиепископ не приезжал бы каждый раз к патриарху на поставление, «но чтобы освящался в Сербии от своих епископов».
Даже и в монашеском житии Феодосия чувствуется победоносный подъём при рассказе о выполнении сей великой государственной задачи Саввою, а наши историки достаточно подчеркивали значение этого приобретения Саввы для средневековой Сербии. «Император, услышав это, изменился в лице, — говорит Феодосий, — потому что и патриарху и вельможам было то вовсе неугодно. Потому что хотели они, чтоб чрез их освящение и власть церковную были бы сербы покорными им, послушными и дароносными».
Политический момент, однако, был выбран весьма удачно, и после успехов, достигнутых при дворе папы, Неманичи собрали ещё более плодов в Византии. Савва получил просимое и с триумфом мог отправиться в Сербию.
Ещё раз монах, который был теперь посвященным главою целой Церкви и господином душ целой державы, прибыл в свой монастырь, где он провел первые часы ночных молитв и монашеских подвигов в молодости и где его отец, некогда страшный Неманя, окончил дни свои на каменном ложе. В Хиландаре готовился Савва к своему возвращению в Сербию.
Подобно меланхолическому мудрецу и аскету, который живёт в мире своих мыслей, Савва уходил с горы афонской. «Часто оборачиваясь, оглядываясь на дубы пустынной Святой Горы, бросая взгляд на остро-каменистые дороги, по которым некогда ходил босым, заглядывая к святым монахам, вспоминая блаженного анахорета, что не от мира сего. Так невесело он брёл».
В монастырях в Солуни Савва отдохнул некоторое время, прежде чем пересечь сербскую границу. Он вёл с собою несколько сербских монахов, которых мог, был уверен, поставить во епископы. Он приглашал художников и зодчих отправиться с ним в Сербию. Нёс с собой книги, — говорит Феодосий, — которые, как полагают, были тогда им переведены, и Номоканон и другие книги церковные, что позже хранились сербским православием. Торжественно сопровождаемый митрополитом и военачальником и почётными горожанами, шёл он в страну народа своего. То были одни из самых значительных исторических мгновений в правлении Неманичей.
Стефан Первовенчанный был в то время изнурён болезнью и не мог выйти встречать брата своего, но с большою свитою и многими вельможами выслал на границу греческую сыновей своих, Радослава, Владислава и Уроша. В слоге жизнеописателя, в этом месте жития, есть что-то от ликования хронистов, что описывали крестовые походы. «Они были полны жизнью, как орлы златокрылые», — говорит Феодосий, рассказывая о триумфальном возвращении их дяди, архиепископа.
Стефан во время возвращения Саввы был настолько измучен болезнью, что едва мог поцеловать брата, «поддерживаемый другими». Но спустя некоторое время всё же восстал, чтоб принять участие ещё раз в грозных трудах младшего брата. «Престол первосвятительский» Савва решил воздвигнуть в церкви Христа Спасителя в монастыре Жича, что находился в житородном красивом краю. Теперь устроение своей Церкви он вершил с ещё большим вдохновением и силою. Освящая епископов и поставляя каждого на своё место, меняя греков на сербов, назначая протопопов, создавая новые приходы. Епископии св. Саввы очертили географическую границу сербства на Балканах, и когда под турками пала держава Сербская, народ собрался в Саввину Церковь, под единственный покров над его головами. Церковь св. Саввы оказалась самым крепким делом среди прочих дел рук человеческих.
Рядом с утомлённым королём засверкал тогда Савва всею своей неманической и династической мощью. Когда вскоре была построена великая церковь в Жиче, «порешил святой архиепископ» созвать там Собор. А когда был Собор великий, — говорит жизнеописатель, — Савва воссел с братом, самодержцем, на престол первосвятительский и сказал прекрасно о причине собрания и о себе, говоря: «Вас ради, соплеменники мои, оставил я свою сладкую пустыню и пришел лишь за тем, чтоб обрести души ваши».
А потом строго говорил об обязанностях «начальников и вельмож, воевод, жупанов малых и великих». Но все, — говорит Феодосий, — слушая грозные его наставления, восклицали: «веруем, как ты заповедал, и исповедуем, как ты, владыко, учишь».
Святой Савва, словно второй у Бога предтеча и креститель, стоял посреди народа и вопиял: «покайтесь». А Стефан король, — рассказывает Феодосий, — «как всегда предающийся чувству», видя, что брат сотворил то, чего прежде не бывало, дивился и многими слезами окроплял землю.
Так младший Неманич стал по сути господарем Сербии, рядом с братом своим, так заблистала великая фреска средневековой теократии. Сербию уже невозможно было представить без этого трепетного и светлого образа. <…>
Перевод и публикация Натальи Масленниковой
Источник: "Русское воскресение
