Воин возвращается в свой край, родное село, домой. Рыцарь. Первообраз.
В перерыве войны возвращается к тем, кого оставил, с кем трогательно прощался, отправляясь исполнить свой воинский долг. Где-то там, в неких столицах, обычных политических рычагов стало недостаточно и решено было «продолжить политику другими средствами», как сказал бы Clauzewitz. Для этого «осуществления политики другими средствами» было необходимо и его военное знание и умение. Он простился со своими - дольше всего расставался с женой и детьми - и ушел на войну.
Сейчас возвращается, чтобы перевести дух и встретиться с родными и близкими. И что видит?
Село стерто с лица земли. Его не узнать больше. Среди сожженных домов - незахороненные трупы людей. Их убийца так изуродовал, что даже самые близкие не могут их опознать. Убитые, изуродованные, разбросаны повсюду и все домашние животные. С ними убийца в своем исступлении расправился так же, как и с людьми. Лежат корова, свинья, ягненок, кошка и домашний пес… Все перебито, обезображено и обуглено.
Птицы, сидевшие мирно на верхушках деревьев, - какие перебиты, какие запуганы до смерти, забились от ужаса, ничем не напоминают о себе.
Выдраны с корнем и молодые деревья в саду, на которые они слетались. Стрехи поломаны. Хозяйка не выйдет накормить скот, а по пути и птиц – этих Божьих созданий, которые всех любят и между делом питаются, вместе с домашними животными.
Церквей больше нет. Есть только развалины, на которых зеленой краской выведены письмена и знаки, неведомые селянам, непонятые до конца даже и их убийцей. Странные знаки, которые, должно быть, означают послания Господа.
Но наш воин знает: куда ступит Бог – не оставит таких следов и не будет подписываться таким образом. Его никто не сможет убедить в том, что существуют "разные боги и их воины", и что именно "эти другие воины, другого бога", прошли через его село и через его жизнь, оставив всюду пустошь и разорение, и свои подписи.
Наш воин хорошо знает, кто прошел через его село. Уже несколько веков знает. Узнает ремесло и почерк. Для него это - никакое не «продолжение политики другими средствами». Clauzewitz не имел понятия о таких войнах и воинах. Весь мир не знает и не узнает об этом, хотя нечто подобное происходило и происходит и с другими народами того самого мира.
Только наш воин знает. Он знает, что в сотый раз - в кто знает какой по счету войне между «нами» и «ими» - убита его семья, потушен домашний очаг, уничтожены прошлое и будущее и больше НЕТ ничего. Нет дома, где он родился, ни матери, благодаря которой увидел свет Божий. Нет братьев, сестер, их детей… Нет его жены и его детей… Спросите у Страхини Живака (распространенное имя среди боснийских сербов – С.С.), который остался без обоих сыновей и которому, как главе семьи, судьба определила пережить все это и свидетельствовать.
Наш воин не имеет ни времени, ни возможности, чтобы спросить себя: а могло ли, и может ли быть по-другому? Это могут делать другие - те, которые живут другой жизнью или у кого несколько жизней. Которые могут себе позволить не принадлежать своему народу, не быть сербами, быть ничем. Но он, воин боснийских сербов, – ни это ничто. И если бы и захотел, не смог бы стать таковым. Не позволят ему этого ни сосед, ни деревенский забияка, ни сварливая старуха, которые уже на протяжении столетий, за всеми своими лживыми сплетнями, пристально следят за ним и выполняют некую функцию (Андрич).
Чтобы избежать того, что с ним происходит веками, наш воин должен буквально сбежать, стать переселенцем, как это и случалось на протяжении половины истории сербского народа. Если хочет стать кем-то, ничем или всем, перестать быть сербом, - он может только уйти, туда, где это станет возможно. А здесь - невозможно. Здесь есть судьба. Всегда была. Тот, кто хотел и мог уклониться от нее, делал это на протяжении веков, и сейчас он уже не среди преследуемых, но – среди преследователей.
Наш воин – которого по всему миру зовут именем «боснийский серб» - так не поступал. Он живет своей судьбой. Без остатка. Clauzewitz эту притчу не знал. Она не историческая. Она - библейская. Наш воин всегда терпел столько, сколько можно было терпеть. Нет под сводом небесным народа, перенесшего больше, чем этот - зовущийся «боснийскими сербами».
Все свои духовные ценности и богатства он веками хранил заключенными глубоко в сердце, не раскрывая их полностью даже себе самому. Притворялся неумелым, необразованным - в сущности же был благородным и рыцарем. Скрывал свою сербскую душу, чтобы ее сохранить. Но соседа-супостата все-таки не мог обмануть. В любую войну убийца разрывал его сердце в поисках этого сокрытого духа, - и истреблял, искоренял все сербское, вплоть до птиц на верхушках деревьев. Так же, как Ирод делал.
Наш воин все понимает: и свою судьбу, и судьбу своего убийцы, и грозный оклик, который идет на него «со всех сторон» (Негош). И знает, что вновь должен строить свое село и свой дом, заново создавать семью. Должен терпеливо нести свой крест столько, сколько это возможно, и воспротивиться, когда невозможно больше терпеть. И тогда он окончательно примет свою судьбу, испив всю ее чашу, без остатка, и без горечи. Никогда при этом не теряя веры в Бога.
Поэтому я низко кланяюсь одному единственному народу, Христовому мученику, сербскому народу в Боснии, который «должным образом принимает все удары судьбы» (Сладоjе) и для объяснения мужества которого требуется некая другая наука и некий другой Clauzewitz. Пока же его, наверное, понимает только сам Бог.
И поэтому спрашиваю себя: а была ли это война? У войны есть свое течение, свои причины, цели и составляющие, свое начало и конец, свой Clauzewitz… Это была не такая, известная всем война. Здесь причиной войны было само существование одного народа.
Будет ли и впредь само наше существование служить поводом для ведения войны?
Международный комитет за истину о Радоване Караджиче
