Письма являют собой тип источника специфический и, если изначально не предназначены автором кроме адресата еще кому-либо или Истории, то самый правдивый. «Ничто не выдает человека так, как письмо», — эту максиму Г. Броха с полным правом воспроизвела Латинка Перович в предисловии к своей книге о П. Тодоровиче [1, с. 21]. А потому в своей переписке герои прошлого часто предстают не в том виде, в каком их привыкла выставлять традиционная историография. Бывает, что в ней же скрыты и подлинные пружины тех поступков, что вошли в историю, трактуемые с точностью до наоборот. Иначе говоря, личные письма, оказавшись в руках потомков, нередко ломают стереотипы, созданные авторитетами, господствующей идеологией или традицией. И в том их немалое значение.
Ниже (на конкретном материале) мы постараемся показать оправданность таких суждений. Заявленная в титуле тема вполне позволяет сделать это, четко определив исследовательскую задачу, — высветить характер Сербской народной радикальной партии через анализ писем ее бессменного вождя. Такой крен при отборе источников кажется нам весьма перспективным, ибо вопрос о характере и идейной природе Радикальной партии до сих пор остается одним из наиболее «стереотипных» в науке [см.: 2].
Письма, которые больше чем письма. Исследуя жизнь или идеи любой заметной исторической личности, историк стремится к познанию материалов аутентичных, то есть вышедших из-под ее пера. И прежде всего, писем. Не всегда это удается, но всегда этого хочется. Биографам Николы Пашича в этом отношении крупно повезло. Его письма (те, что доступны) составляют уникальный корпус, имея в виду их значение для науки. Ведь взятые в совокупности они позволяют предложить принципиально новые ответы на многие, казалось бы, давно решенные вопросы. Примерно так, как одним лишь фактом своего существования уже смогли опровергнуть до сих пор бытующий в историографии миф, будто «приватная документация Пашича весьма незначительна по объему» [3, с. 5], поскольку, мол, «писал он мало и не любил оставлять за собой письменных следов» [4, с. 156]. Архивные разыскания, проведенные в Сербии, России и Болгарии, доказали совершенно обратное. Что именно?
Начнем с того, что Пашич писал очень много и с удовольствием. О первом свидетельствует хотя бы общий объем его эпистолярного наследия; о втором — собственное признание, сделанное в письме Ранко Тайсичу от 26 октября 1881 г. «Если бы у меня было достаточно времени, — заметил он, — я бы постоянно переписывался с друзьями, так как это доставляет мне подлинное удовольствие. Но поскольку времени практически нет, я редко могу себе его позволить» [5, с. 127].
Далее. Пашич тщательно сохранял свою корреспонденцию, оберегая ее как зеницу ока. И в этой связи бытует легенда о «плетеном чемодане», который он якобы не выпускал из рук, ибо там содержалась его доверительная переписка. А ведь это никакая не легенда: чемодан впрямь существовал. До 1903 г. он всегда был в полной готовности к внезапному отъезду своего владельца за границу — время тогда было неспокойное. Мало того, бывало, что Пашич и сам отправлял его туда — людям, которым доверял. Например, в Италию, где чемодан хранился у шурина, Стевана Дуковича, или в Россию, где его «опекал» другой близкий человек, Федор Федорович Таубе. В июне 1903 г., вернувшись после «майского переворота» в Белград и осмотревшись, он отписал жене: «Скажи Стеве, пусть возвращает все мои бумаги, опасности больше нет» [6].
В бытность его в эмиграции, в 1883—1889 гг., чемодана, понятно, еще не было. Но вся важнейшая корреспонденция, накопленная к тому времени, хранилась в Софии, в «двух больших, обшитых полотном, пакетах», у Симо Соколова — еще одного преданного и надежного друга [7]. Как видим, Пашич был осмотрителен и аккуратен, никогда не доверяя свой личный архив превратностям жизни на чужбине. Его бережное отношение к нему иллюстрирует обращение к бывшему однокашнику по цюрихскому Политехникуму, а в середине 1880-х гг. — соратнику по борьбе с королем Миланом Обреновичем, Михаилу Свилокосичу: «Я думаю ты хранишь мои письма так же, как и я твои. Может быть, придет время, и мы возвратим их друг другу...» [8]. Удивительно, но и сорок лет спустя мы наблюдаем то же самое. 11 августа 1926 г. слабая старческая рука буквально нацарапала на письме Аце Станоевичу: «Оставь для меня его копию» [9].
Следующий момент. Несомненно, что дошедшие до нас письма Н. Пашича являются первоклассным историческим источником. Хотя бы потому, что в них (по крайней мере, до его женитьбы в 1891 г.) практически нет личных мотивов. Профессиональный политик и лидер крупнейшей сербской партии, фанатично ей преданный, он писал только о деле, каким для него всегда оставалась борьба. «Я знаю, — совсем по-вольтеровски говорил он, — что жизнь есть борьба» [10, с. 207]. Ее цели, друзья, враги, общеполитический и идейный контекст — все это богатство сюжетов (подлинный рай для историка) находит отражение в письмах Пашича соратникам. И сам он прекрасно осознавал эту особенность, заметив однажды, что его письма «носили общий, а не частный характер» [5, с. 193].
И, наконец. Именно в своих письмах Пашич до конца откровенен, а значит, — они заслуживают доверия. Ведь, по меньшей мере, в четырех из них — Драгише Милутиновичу (1873) [11], Р. Тайсичу (1881) [5, с. 128], Николе Сукнарову (1885) [5, с. 187] и Саве Груичу (1888) [5, с. 275—276] — настоящий крик души. Причины тому в каждом случае разнились, но само явление для автора — человека с крепкими нервами и не по-балкански хладнокровного — отнюдь не типичное... Воистину, «ничто не выдает человека так, как письмо». И даже «железный» Никола Пашич не смог утаить от пера и бумаги своих эмоций.
Тонкий наблюдатель и блестящий знаток эпохи, Милан Протич-Старший вынес по теме сказанного удивительно точный вердикт. Такой недоверчивый и закрытый человек, как Пашич, — писал он, — «был искренен единственно в своих письмах», которые, следовательно, «важны не только для него, но в какой-то степени и для истории — как Радикальной партии, так и сербского народа вообще» [12, с. 100]. Все точно, вот только жаль, что на эту оценку деда внук-историк не обратил никакого внимания, продолжая заниматься мифотворчеством [13, p. 129—149].
Идеология и организация Радикальной партии. Характер партии определяется совокупностью двух лежащих в основе ее существования субстанций — идеологии и организации. При этом вторая всегда определяется и органично вытекает из первой.
Во введении к сборнику писем, статей и выступлений Пашича составители постарались вычленить сквозные темы, которые проходят в нем красной нитью на протяжении всей хронологии, до 1891 г. Так вот, одной из таких констант мышления героя было «рождение и развитие Народной радикальной партии» [14, с. 9]. Что логично, ибо речь идет о ее создателе, идеологе и харизматическом лидере, никогда не отделявшем себя от своего детища... Правда, в литературе делаются попытки искусственно разделить вождя и партию [см.: 15, с. 145], однако убедительными они не выглядят, поскольку ничем не подкреплены и ничего не объясняют. Те же, кто это делает, в его письма точно не заглядывали; зачем — ведь если их как бы нет, легче «доказать», что Пашич был только прагматиком и практиком, а, мол, «идейную основу сербского радикализма создавали другие» [4, с. 155]. На самом же деле все было по-другому…
Начнем с того, что сам генезис Радикальной партии он рассматривал как вполне логичное звено в цепи «постоянных борений сербского народного духа с намерениями властителей, которые желали бы устроить и направить Сербию в соответствии с их собственными планами, заимствованными за границей — в результате контактов с чуждой западной цивилизацией». А как же могло быть иначе — ведь «всякая народная партия ведет свою родословную от какого-то важнейшего для народа принципа, стремления, идеала» [5, с. 161]. В том числе, понятно, и Радикальная.
Ее история началась в 1869 г., когда, по принятии конституции, «молодежь, не пошедшая за Регентством, стала защищать народные свободы и народные права в русле самостоятельной деятельности и политики» [16, с. 227]. Тогда же Светозар Маркович выступил со своей известной статьей «Сербские обманы», в которой положил начало эмансипации нарождавшейся социалистической идеологии от либеральной традииции. Информативно насыщенные письма Пашича середины 70-х гг. дают ясное представление об этом важнейшем периоде ранней истории Радикальной партии. Выделим узловые моменты.
Во-первых, в них зафиксирован момент внутренней эволюции движения С. Марковича, то есть переход его участников от чисто теоретических построений к решению сложных практических задач. Здесь же были сформулированы и сами задачи, а также средства их решения. «Еще когда Светозар был жив, — писал Пашич его брату, — ... мы почти все согласились с тем, что программу, опубликованную в «Раденике» («Работник» — первая газета социалистического направления на Балканах, выходившая в 1871 г. под редакцией С. Марковича. — А. Ш.), необходимо кое в чем изменить, дабы приблизить ее к реальным условиям жизни. Мы решили все наши экономические и политические теории соотносить с насущными проблемами, стоящими в повестке дня, и стремиться к тому, чтобы народ сам взял законодательную и исполнительную власть в свои руки и, опираясь на нее, смог смести со своего пути все, что ему мешает. Нам и тогда казалось, и сейчас кажется, что добиться всего этого можно посредством Народной скупщины» [5, с. 43—44].
Далее. Уже в 1875 г. (то есть, задолго до конституирования) Пашич использует в своих письмах дефиницию «Радикальная партия», что означало окончательное формирование самостоятельной политической ниши наследников Марковича и их союзников — «народных трибунов» из крестьянской оппозиции в скупщине [см.: 17, с. 56—58].
И, наконец, в это же время, и опять-таки в переписке, он разрабатывает для нее организационные принципы и идеологическую программу, выдержанную не в духе голой теории (доктрины), но адаптированную к реалиям практической борьбы. И особо важным представляется его письмо Еврему Марковичу — брату покойного Светозара. Андрия Раденич в свое время высказал суждение, что «в этом письме уже видится будущий Пашич...» [18, с. 109]. Нам же думается, его значение шире — в нем уже виделась будущая Радикальная партия.
Хорошо известно, что Никола Пашич был неважным стилистом. Следуя за его пером, выводящим длинные, часто сумбурные строки (бывало — без конца), трудно порой с первого раза понять содержащийся в них смысл. Четкость слога и емкость формулировок (что было столь присуще виртуозному импровизатору Пере Тодоровичу) никак не отнесешь к числу достоинств радикального лидера. Но иногда из-за этих скучных и тяжеловесных словес пробивались подлинные шедевры. Письмо Марковичу, по богатству идей, оказалось именно таковым [5, с. 41—45].
Важно, что в нем Пашич впервые определяет главную задачу «Радикальной партии» как задачу борьбы за власть. Причем, «ее приход к власти» означал бы «победу всего народа». Такая взаимосвязь для него есть conditio sine qua non, поскольку «самостоятельно наш народ не может выйти из кризиса». Уже в этих немногих фразах автора письма проявилась мессианская природа сербского радикализма, ведь интересы партии были отождествлены с интересами всего народа, а «критически мыслящее» радикальное меньшинство объявлено его единственным пастырем.
Из сформулированной таким образом главной посылки вытекало все остальное. В первую очередь — это конфронтационность сознания, когда власть воспринимается не как политический оппонент, но как откровенный неприятель (то есть, враг народа), коего надо уничтожать: «Нынешней бюрократической машине, если ее нельзя сломать сразу, следует вбивать клин за клином, подталкивать ее, раскачивать, вставлять палки в колеса, чинить всяческие препятствия и вообще делать все возможное, дабы способствовать ее краху». Отсюда — осознание необходимости именно борьбы с этим врагом (а не только жесткой критики) и даже признание возможным использования ее нелегальных форм: «Всегда следует помнить, что народная свобода не может быть завоевана исключительно легальным путем».
Далее следовало четкое понимание значения организации для достижения цели и, соответственно, акцент на строгую дисциплину и единомыслие, как непременное условие эффективности действий, что означало органичное неприятие всякого дисидентства: «Мы думали, что твое избрание в скупщину усилит Радикальную партию и будет способствовать ее более разумной, синхронной и энергичной деятельности», но «своим поведением ты нанес ущерб себе и своей партии». И, наконец, — отношение к агитации и пропаганде, как к самому важному средству легальной борьбы против властей: «Вопрос о бюджете нам весьма выгоден для агитации в народе...». Этот набор организационно-политических установок, озвученный в раннем послании Пашича, составит с начала 1880-х гг. универсальный инструментарий Радикальной партии и будет сохранять свою актуальность на протяжении всего правления двух последних Обреновичей.
Что касается идейного арсенала наследников Марковича накануне войн за независимость, то Пашич вполне исчерпывающе представил его в «Программе радикалов», содержавшейся в письме Мише Димитриевичу. Известный науке с конца 1930-х гг., текст документа неоднократно исследовался, и потому мы не будем на нем останавливаться. Отметим лишь стойко антилиберальный пафос его автора: «Экономической свободы, т. е. независимости, можно добиться лишь объединением труда, когда средства на развитие промышленности и сельского хозяйства получает не отдельное лицо, но задруга, показавшая себя способной в управлении капиталом и развитии производства». Соответственно «мы хотим охранить сербский народ от ошибок западного индустриального общества, где образуется пролетариат и прослойка богатеев, и поднять уровень производства на общинной основе» [5, с. 51].
Как видим, Пашич в своем письме четко разграничил и противопоставил друг другу принцип индивидуализма, как основу капиталистического способа производства и либерального мироощущения вообще, и начало коллективизма — стержень народнического представления о прогрессе и традиционалистского видения мира в целом. Наметившаяся дихотомия «либеральная идея—традиция» станет, в различных проявлениях, доминантой деятельности радикалов в 1880-е гг. ...Пока зафиксируем, что общие ее контуры сложились в их сознании уже к 1875 г.
Внутрипартийные принципы деятельности Радикальной партии. По обретении Сербией независимости в 1878 г. Никола Пашич был избран депутатом Народной скупщины. В ее стенах (примерно за два года) он смог собрать довольно разношерстную левую оппозицию, сплотить под едиными лозунгами и внести элементы порядка в ее хаотическую деятельность — словом, создать в виде радикального парламентского клуба необходимый задел для формального конституирования Радикальной партии. Итак, вождь объявился. Возникла и организация — правда, пока лишь в зародыше, но с потенцией превращения в мощного политического спрута. Причем возможность такой трансформации целиком зависела от того, как долго еще суждено было сербскому премьеру Йовану Ристичу диктаторски управлять страной. Отдавая себе отчет в указанных особенностях общественно-политического и социально-экономического развития Сербии, Пашич терпеливо ждал перемен и тщательно готовился к ним. Прежде всего идеологически.
Для «обкатки» своих идей лидер скупщинских левых использовал страницы газеты «Видело» («Свет»). В письме в редакцию он упоминает о Радикальной партии и провозглашает главными ее целями политические свободы и борьбу «против преимущества капитала над трудом». Он выступает также за развитие отечественной индустрии, но «насколько это возможно, без пролетариата». Эти задачи представляются ему крайне актуальными в новых, сложившихся после Берлинского конгресса, условиях, когда «на место прогнившей Турции пришла культурная Австро-Венгрия». Настаивая на проведении реформ, Пашич особо подчеркивает, что его партия стремится к тому, чтобы они осуществлялись «в духе народных традиций...» [5, с. 55—62]. По сути дела, в своем послании он сформулировал основной вопрос (имманентно присущий традиционному способу мышления) — как измениться, оставаясь в то же время самими собой?
Без учета этой активной работы Пашича по организации левой оппозиции в скупщине и идеологическому обеспечению ее деятельности, трудно до конца понять ту быстроту, с какой Сербская радикальная партия конституировалась после падения правительства Ристича. Всесильный либеральный премьер подал в отставку 19 октября 1880 г., а уже в ближайшем январе вышел первый номер газеты «Самоуправа» («Самоуправление») с официальной программой партии... Радикальный спрут изготовился охватить страну своими щупальцами.
С самого начала организация радикалов замышлялась ее основателями как партия народная (следовательно, массовая), что не удивительно, ибо цели ее по-прежнему отождествлялись с целями всего народа — Пашич трактует свой курс как «помощь народу» [5, с. 87—88]. Но наряду с массовостью, другой особенностью партии была жесткая внутренняя структура и соподчиненность. Общинные, уездные и окружные филиалы, густо усеявшие страну, и венчающий пирамиду Главный Комитет (ГК) действовали как хорошо отлаженный механизм.
Своим устройством эта система напоминала армию — партийные взводы, роты и батальоны подчинялись Верховному штабу и были стянуты единой волей и ответственностью. И как всякая структура военного типа, основанная на принципе иерархичности подструктур, Радикальная партия была немыслима без фигуры вождя, кем объективно и навсегда стал Никола Пашич. Сначала как первый среди равных в ряду других членов Главного комитета, а затем (по мере выбытия из его состава отцов-основателей и притока в партийное руководство представителей новых радикальных генераций, для кого борьба первоборцев была уже овеяна легендой) как единственный авторитет: «Пашич принадлежит нам, мы принадлежим Пашичу» [19]. С другой стороны, очевидно, что эффективность функционирования любой иерархии обусловлена единством вертикали, каковое зиждется на дисциплине и подотчетности входящих в нее элементов. Пашич знал о существовании этого закона организации, а потому ключевыми понятиями в его письмах 1880-х гг. и являлись «дисциплина» и «единство».
Как явствует из них, монолитное единство партии Пашич ставил превыше всего, начисто отвергая саму возможность диссидентства. Меньшинство, а тем более — отдельный член, с мнением, противным воле большинства, должны, по его мнению, приноситься в жертву единству партии, а она, в свою очередь, «не забудет пользу, принесенную этой жертвой» [5, с. 228]. В 1886 г. Пашич горячо одобрил поведение Раши Милошевича, который «на деле показал, что готов покориться большинству даже тогда, когда не разделяет его позиции». «Ты ведешь себя, — писал он соратнику, — как сторонник единства партии. Оберегая ее внутреннее согласие, ты идешь на уступки даже там, где имеешь право мыслить по-своему (выделено нами. — А. Ш.)» [5, 219—220]. Подобная лояльность являлась для Пашича высшим проявлением «патриотизма и любви к партии», которые должны быть «сильнее личных мнений». Нельзя допустить, — словно заклинание повторял он в своих письмах, «чтобы точка зрения отдельного члена противопоставлялась линии всей партии» [5, с. 217].
Ну, а если они все-таки сталкивались — взгляд диссидента и «генеральная линия», что же тогда?. . Ответ мог последовать только один — никакой пощады раскольникам. «Оповестите всех членов партии, — требовал Пашич от нишских функционеров в 1896 г., — что они должны выбирать между всей Радикальной партией и исключенными членами. Середины здесь нет и быть не может. Тот, кто действует вкупе с предателями, не может быть членом нашей партии. Тот, кто подрывает дисциплину, недостоин состоять в ее рядах» [20]. Иными словами, кто не с нами, тот против нас... Но чем же был вызван столь жесткий подход к внутренним оппонентам? Все дело в том, что любой раскол в партии ее вождь воспринимал эсхатологически, напрямую ассоциируя его с крахом Сербии как независимого государства. Не больше, не меньше. «Вы меня зовете домой, — писал он Саве Груичу из Петербурга в январе 1894 г. — И хотя мне не хочется ехать именно сейчас, я все же должен вернуться, поскольку нынешний разлад в Радикальной партии нанесет стране большой ущерб. Мировые события могут застать Сербию в полном расстройстве и без сильной партии, которая могла бы управлять народом, что, отбросило бы нас назад, если не сказать — привело бы к гибели» [21].
Блестящий и гибкий тактик («политика измеряется только мерой успеха» [5, с. 78]), Н. Пашич вполне допускал возможность разного рода политических маневров, тактических компромиссов, даже временного отступления, если того требовали обстоятельства. Но единство Радикальной партии — своего любимого детища — он всегда отстаивал с каким-то особым упорством. В данном вопросе уступки исключались начисто. «Любому соглашению, — подчеркивал он в 1886 г., — мы предпочтем единство партии» [5, с. 217]. Оно же гарантировалось строгим соблюдением партийной дисциплины, под чем подразумевалось беспрекословное подчинение воле Главного комитета — ведь именно он «представляет Радикальную партию во всей ее деятельности и решениях», как то было зафиксировано в резолюции 2-го съезда, состоявшегося в Нише в мае 1889 г. [22, с. 52] Утвержденный тезис лишь конкретизировал принципы партстроительства радикалов, заложенные в Уставе партии от 1882 г.
Во исполнение оных, вождь требовал от всех без исключения parteigenossen непременного согласия с линией руководства. Когда в 1896 г. в Нише из партии было исключено несколько «предателей», а местный городской комитет подал в отставку из-за разногласий по вопросу об отношении к ним, Пашич, накануне выборов состава нового горкома, послал туда письмо (его мы касались и еще коснемся), где подчеркнул: «Главный комитет желает, чтобы выбор пал на тех товарищей, которые полностью солидарны с ним в оценке вины исключенных перед партией». Вина же их была такова, что «больше и тяжелее не бывает» [20]. Отсюда и наказание…
Очевидно, что в Сербской радикальной партии, по определнию, не могло существовать инакомыслия, как и реальной автономии местных организаций. Все решал верховный штаб (он же «трибунал») во главе с вечным начальником: разрабатывал «генеральную линию», казнил или миловал. Исключений не было ни для кого, — невзирая на статус или прошлые заслуги. Подтверждение — в том же, поистине программном, письме председателя ГК в Ниш: «Некоторые наши товарищи полагают, что центральное руководство не имеет права исключать членов партии до тех пор, пока местный комитет не обратится к нему с соответствующим представлением. Такой подход глубоко ошибочен. ГК исключает любого члена партии, чьи действия несознательны, неискренни или враждебны по отношению к ней. Он распускает местные комитеты, которые не работают в партийном духе, и может исключить даже члена ГК, если тот действует вразрез с партийным интересом» [20].
Перед нами и впрямь как будто статут военизированного ордена. При этом следует отметить, что закрепленый в нем порядок существовал до самой кончины Пашича, который и был тем единственным человеком, кто определял, что же из себя представляет этот самый «партийный интерес» — категория, надо заметить, весьма размытая и беспощадная. Уже после образования Югославии жертвами его (не Пашича, а «интереса») пали политические великаны — Стоян Протич, Любомир Йованович… И ничто не могло им помочь.
11 августа 1926 г., т. е. за четыре месяца до смерти, старый вождь нацарапал слабеющей рукой давнему другу Аце Станоевичу: «Я получил твое письмо, в котором ты сообщаешь о спорах и разногласиях, возникших в среде наших товарищей во время выдвижения кандидатов в городскую управу Белграда. Все эти споры меня удивляют — я не могу их понять, а тем более одобрить, в среде нашей партии, которая всегда поражала весь мир своей дисциплиной» [9].
Последние слова Пашича — отнюдь не праздная метафора. Его современник и биограф, итальянский граф Карло Сфорца вспоминал: «В бытность мою во Франции я имел возможность изучить организацию Французской радикальной партии, о которой тамошние консерваторы говорили, что именно она является хозяйкой страны. Так вот, организация французских радикалов — это детская игра в сравнении с организацией старой Сербской радикальной партии» [23, с. 52]. Что, собственно, и требовалось доказать…
Особенности идеологии сербских радикалов. Говоря об идеологии радикалов — этом втором компоненте, составляющем понятие «характер партии», — следует отметить, что о ней в 1880-е гг. Н. Пашич высказывался немало (в речах, статьях и иных сочинениях), особенно до своего вхождения во власть. Мы уже имели возможность подробно анализировать эти материалы [см.: 24], а потому остановимся здесь лишь на некоторых его письмах, где нашел отражение данный сюжет. Начнем с известной записки Пашича директору Азиатского департамента МИД России И. А. Зиновьеву (март 1887 г.) [25].
Уже упоминалось о традиционном (а значит — антилиберальном) характере народнической доктрины радикалов, в основе которой лежало наследие Светозара Марковича. В послании Пашича Зиновьеву эта ее черта, т. е. идея противостояния с чуждым по духу Западом, проявила себя в полном блеске. «Главное стремление в нашей политической борьбе, — объяснял он русскому чиновнику, — состояло в том, чтобы сохранить хорошие и соответствующие сербскому духу учреждения и воспрепятствовать введению новых западных учреждений, которые могли бы разрушить самобытность жизни нашего народа и внести смуту в народное сознание и жизнь…». Именно отсюда проистекало столь жесткое сопротивление радикалов австрофильскому курсу белградских властей, которые «желали бы сразу обратить Сербию в маленькую западную державу, не обращая внимания ни на что сербское и славянское». И далее: «Наша партия полагает, что у сербского народа есть столько хороших и здравых учреждений и обычаев, что их оставалось бы только беречь и дополнять теми прекрасными установлениями, которые имеются у русского народа и остальных славянских племен, а с Запада брать только технические знания и науку и пользоваться ими в славяно-сербском духе».
В этом пассаже — суть позитивной идеологии Радикальной партии, ключ к пониманию ее социокультурной направленности. Под «хорошими и здравыми учреждениями» Пашич имел в виду православную церковь, сельскую общину (с присущей ей коллективистской ментальностью) и старую традицию народного самоуправления, на которой базировалась вся политическая теория радикалов. Их он считал основными элементами Восточной — славянской и православной — цивилизации. Принадлежность к ней, по его мнению, помогла сербам выстоять, сохранив себя под турками. Она же должна помочь им успешно противостоять наступлению «германизма» на Балканы, явно усилившемуся после Берлинского конгресса [см.: 26].
Однако перед ним не мог не встать вопрос: а была ли Сербия в состоянии в одиночку бороться с этим вторжением «опасной заразы» 1. Негативный ответ напрашивался сам собой, ведь силы были слишком неравны. «Распространение влияния Западной Европы, — писал он весной 1884 г. опальному митрополиту Михаилу, — невозможно остановить на сербской границе» [5, с. 172]. Такая констатация толкала Пашича к поиску надежных союзников. А потому и активные попытки вступить в связь с российскими официальными и славянофильскими кругами, предпринятые им еще в начале 80-х гг., не кажутся чем-то неожиданным. Они четко соотносились с его антизападнической позицией: именно в России видел Пашич основу славянской православной цивилизации, с какой связывал судьбу своего народа.
Здесь истоки прочного пророссийского определения сербских радикалов и их вождя. «Наша партия, — подчеркивал он в письме Зиновьеву, — во внешней политике держалась славянской, православной России, а во внутренней — сербских обычаев и духа. Вот откуда проистекает для многих непонятное явление, что почти весь народ тотчас же встал на нашу сторону». Как видим, Никола Пашич и его соратники не были, подобно Стояну Новаковичу и напреднякам 2 в 1890-е гг., «рациональными русофилами» [27, с. 271]. Их русофильство носило органический характер. Само стремление к сохранению в Сербии status quo (по формуле: сербский народ — сообщество равных) и традиционных основ его жизни («сербских обычаев и духа») автоматически толкало радикалов через неприятие Запада к поискам союза с Петербургом, как предводителем Востока и славянства в целом, и противовесом Вене на Балканах, в частности. В этих поисках, что особенно важно, они имели полную поддержку огромного большинства сербов.
Настоящее заключение не есть какая-то умозрительная конструкция автора. В письме графу Н. П. Игнатьеву Пашич собственным пером провел грань между двумя концепциями русофильства. Оценивая поворот кабинета Ст. Новаковича в сторону России, совершенный в 1895 г., он писал: «Для России будет лестно, что все партии в Сербии теперь сторонники русского влияния, но надо бы различать сторонников по нужде от сторонников по чувству долга и убеждениям»... [28]
Итак, традиционалистское (охранительное) начало в доктрине Радикальной партии, как это видно из писем Пашича, со временем только усиливалось. Что представляется весьма логичным, так как базовое противоречие модернизация — патриархальность, имманентно присущее Сербии со времени Революции 1804—1835 гг., после обретения ею независимости заметно обострилось. Стремление прозападнической части национальной элиты «насадить в Сербии европейскую культуру» [29, с. 90], вызвало резкий протест радикалов. В ответ на мощный вызов, они провозгласили главной задачей защиту сербской самобытности, отождествив ее с только что завоеванной свободой.
Строя свою доктрину на базе укорененной в народном сознании патриархальности и идентифицируясь, таким образом, с массой, соратники Пашича (как политичская партия) выражали спонтанное и резко негативное отношение крестьянства к структурным изменениям общества и государства (их модернизации), каковые могли нарушить самодостаточное равновесие его традиционного бытия. Закрытое общество противилось всем попыткам хоть немного «приоткрыть» себя.
Свое понимание этого глобального (то скрытого, то явного) внутреннего конфликта ( из которого — вспомним его послание Кулаковскому — и родилась Радикальная партия) Н. Пашич сформулировал в виде чеканного слогана. Мы находим эту фразу в письме одному его приятелю из России (вторая половина 1880-х гг.): «Мы совсем не бережем того, что серба делает сербом, но, идя за модой, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы…» [30].
Вместе с тем, отвергая с порога либеральные ценности западноевропейской цивилизации, ее индивидуалистический этос и эгоизм, угрожавшие сербам социальной эрозией, полным забвением обычаев и традиций и в конечном итоге национальной деградацией, Н. Пашич вполне был готов принять ее результаты и достижения — «технические знания и науку», — использовать которые предполагал «в славяно-сербском духе», то есть, не повторяя ее пути.
В такой амбивалентности подхода вождя — суть разделявшейся сербскими радикалами особой формулы прогресса, которая, выражаясь словами Джеймса Биллингтона, «позволяла бы заимствовать, но при этом оставаться отличными от Запада» [31, p. X]. Таким образом, был по-прежнему актуален все тот же, сформулированный еще на заре их политической юности, вопрос: как измениться, оставаясь в то же время самими собой? В различных вариациях вопрос этот всегда являлся стержнем общественной философии партии Николы Пашича.
Литература
1. Перовић, Л. Пера Тодоровић — више од личне судбине / Л. Перовић // Тодоровић П. Писма. Личности и личност / приред. Л. Перовић. Београд:, 2000. С. 17—78.
2. Шемякин, А. Л. Никола Пашич глазами русского путешественника (К вопросу об идейной природе Сербской народной радикальной партии) / А. Л. Шемякин // Славянский альманах 2005 / Министерство культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации, Институт Славяноведения РАН. М., 2006. С. 432—442.
3. Драгнић, А. Србиjа, Никола Пашић и Jугославиjа / А. Драгнић. Београд: Народна радикална странка, 1994. 280 стр.
4. Протић, М. Радикали у Србиjи. Идеjе и покрет (1881—1903) / М. Протић. Београд : САНУ, 1990. 252 стр.
5. Пашић, Н. Писма, чланци и говори (1872—1891) / Н. Пашић / приред. Л. Перовић, А. Шемjакин. Београд: Службени лист СРJ, 1995. 354 с.
6. Архив Српске Академиjе Наука и Уметности (далее — АСАНУ). Заоставштина Николе Пашића. Бр. 11623/24.
7. Народна Библиотека «Кирил и Методий» — Български Исторически Архив. Фонд 34. Арх. ед. 8.
8. АСАНУ. Бр. 7885/7.
9. Рукописно Одељење Народне Библиотеке Србиjе (далее РО НБС). Сигн. Р-675/4.
10. Пашић, Н. Моjа политичка исповест / Н. Пашић // Сербиа и коментари. Београд : Задужбина М. Црњанског., 1989. Стр. 113—233.
11. Рукописно Одељење Матице Српске (далее — РОМС). Бр. 36. 164.
12. Протић, М. Пашић и Протић пре 1914. Скице ликова / М. Протић // Историjски гласник. 1971. Бр. 1.
13. Protic, M. The Serbian Radical Movement 1881—1903. A Historical Aspect / М. Protic // Balkanica / Annual of the Institute for balkan stadies; ed. D. Batakovic. Belgrade, 2006. P. 129—149.
14. Перовић, Л. Увод. / Л. Перовић, А. Шемjакин // Пашић Н. Писма, чланци и говори (1872—1891) / приред. Л. Перовић, А. Шемjакин. Београд: Службени лист СРJ, 1995. С. 5—26.
15. Протић, М. Идеологиjа Народне радикалне странке и Никола Пашић / М. Протић // Никола Пашић. Живот и дело: зборник радова / САНУ, Задужбина «Никола Пашић»; ред. В. Крестић. Београд, 1997. С. 145—159.
16. Шемякин, А. Л. Письмо Н. Пашича П. А. Кулаковскому / А. Л. Шемякин // Историјски часопис. 1995. Књ. XL—XLI. С. 219—232.
17. Перовић, Л. Никола Пашић о Радикалноj странци пре њеног формалног организовања / Л. Перовић // Никола Пашић. Живот и дело: зборник радова / ред. В. Крестић. Београд: САНУ, Задужбина «Никола Пашић», 1997. С. 53—63.
18. Раденић, А. Економска и политичка основа новог опозиционог покрета, радикалног, радикал-социjалистичког и социjалистичког смера / А. Раденић // Историjски часопис. 1984. Књ. XXXI. С. 79—138.
19. Самоуправа. 1936. 17 децембар.
20. Архив Југославије (далее — АЈ). Фонд 143 (заоставштина Н. Пашића). Фасцикла 4.
21. Архив Србије. Фонд Поклони и откупи. Кутија 82. Бр. 170.
22. Трифуновић, М. Историја Радикалне странке / М. Трифуновић // Велика Србија. 1997. Август; Бр. 403. С. 1—192.
23. Сфорца, К. Никола Пашић и уједињење Југословена. Ратне и дипломатске успомене / К. Сфорца. Београд: Космос, 1937. 357 с.
24. Шемякин, А. Л. Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868—1891) / А. Л. Шемякин. М. : Индрик, 1998. 448 с.
25. «Обзор деятельности сербской оппозиции». Записка Н. Пашича директору Азиатского департамента МИД России И. А. Зиновьеву. 1887 г. / подгот. А. Л. Шемякин // Исторический архив. 1994. № 5. С. 108—135.
26. Шемякин, А. Л. Никола Пашич и идея славянской православной цивилизации / А. Л. Шемякин // Славянский альманах 1999 / Министерство культуры и массовых коммуникаций РФ, Институт Славяноведения РАН. М., 2000. С. 76—87.
27. Трговчевић, Љ. Српска интелигенциjа у XIX. веку — западни и источни утицаjи / Љ. Трговчевић // Европа и Срби: зборник радова / Историјски институт САНУ; ред С. Терзић. Београд, 1996. С. 261—273.
28. АСАНУ. Заоставштина Николе Пашића. Бр. 11746.
29. Овсяный, Н. Р. Сербия и сербы / Н. Р. Овсяный. СПб., 1898.
30. АСАНУ. Пашићеве хартиjе. Бр. 14615-1-27.
31. Billington, J. The Icon and the Axe. An Interpretive History of Russian Culture / J. Billington. London: Weidenfeld and Nicolson, 1966. 786 p.
Ни́кола П. Па́шич, серб. Никола П. Пашић (18 декабря 1845, Голям Извор (Велики Извор), Сербия — 10 декабря 1926(ст.стиль) — сербский и югославский политик и дипломат, наиболее влиятельный из сербских политиков в конце XIX — начале XX в., идеолог «Великой Сербии». Дважды занимал должность мэра Белграда (1890-91 и 1897), несколько раз — премьер-министр Сербии (1891-92, 1904-05, 1906-08, 1909-11, 1912-18) и премьер-министр Королевства сербов, хорватов и словенцев (1918, 1921-24, 1924-26).
Вопрос об этнической принадлежности Пашича является спорным, как и для многих других видных балканских деятелей. Он родился в семье эмигрантов-цинцаров (аромунов) из Болгарии. Позднее его мать вышла замуж за серба-пекаря и приняла его фамилию Пашич, которая также перешла к её сыну. Болгарские источники обычно называют Пашича «болгарином».[1]
Пашич обучался в Заечарской гимназии, но поскольку гимназия, по политическим мотивам, переезжала из города в город, он также учился в Неготине и Крагуеваце. В 1866 году поступил на технический факультет в Белграде, где за успехи в обучении получил в 1868 году государственную стипендию на обучение в Политехнической школе в Цюрихе для дальнейшей специализации. Получил инженерное образование, однако лишь краткое время работал на строительстве железной дороги Вена-Будапешт, после чего ушёл в политику.
