Монастыри Косова поля в пространстве современной культуры славянских народов (Ч.1)

По материалам "Рождественских чтений" (27 января, Государственная академия славянской культуры). Данная статья будет опубликована в сборнике "Христианская культура и славянский мир".

     

     Геополитические приоритеты славянских культур: векторы влияния и развития<,>

     

     Известные политические события конца 1990-ых – начала 2000-ых гг. привели, как известно, к распаду Социалистической федеративной республики Югославия и, в дальнейшем, попытке дробления основного политического ядра СФРЮ – Сербии - на отдельные составляющие политико-организационные субструктуры. Одна из таких составляющих – Косово, край, получивший независимость в результате признания самопровозглашенной Республики Косово в качестве независимого государства некоторыми членами международного сообщества в 2008 году.

     

     Признанию Косово посвящены сегодня громкие панегирики в мировых и западных СМИ. Однако те же СМИ деликатным молчанием обходят годовщины варварских бомбардировок НАТОвскими войсками Сербии в 1999 году, когда американские пилоты, по словам очевидцев, снабжали свои бомбы «поздравительными» надписями «С Пасхой!». Известен при этом и факт выхода на экраны игрового художественного фильма Барри Левинсона «Плутовство» (1998) о событиях в Балканском регионе, с большой точностью «проигравшего» основной сюжет военных действия за год до их реального начала (правда, по сценарию США воевали … с Албанией!). Подчеркнем: авторы фильма в качестве действительного основания изображенных ими событий называют стремление Белого дома отвлечь внимание избирателей от «вляпавшегося в сексуальный скандал» президента (!) .

     

     Однако через год описанная выше политическая и военная «игра» воплотилась в реальном театре военных действий. Теперь известная широкой публике по новостным сводкам и комментариям аналитиков, она стала фактом, требующим осмысления не только политического, экономического и нравственного, - но, прежде всего, культурологического, т.е. системного. Нельзя сказать, чтобы таких комментариев (включая весьма серьезные исследования) не было – их в избытке, в том числе в пространстве самих СМК. Вместе с тем, существует ряд аспектов целостного видения проблемы, имеющих, наряду со сценарно-политогогическим и футурологическим «измерениями», еще и сугубо академическое значение. Едва ли не первое место в этом ряду занимают проблемы религиоведческо-культурологического плана, выявление и анализ которых позволяет точнее определить идентификационно-объединитеьные механизмы национально-культурной солидарности славян. «Балканский вопрос» здесь невольно предоставляет сегодня незаменимый «полигион» для подобного рода аналитики.

     

     Одним из возможных сценариев футурологического плана российские аналитики нередко называют «обкатку» распада федеративно устроенной страны на более мелкие политико-социальные образования, становящиеся в подобном «разложенном» состоянии сателлитами «великих держав». Речь ведется таким образом о «репетиции» распада России – распада на систему получивших независимость автономий (либо даже отдельных областей). Однако, если в случае с Сербией место центра геополитического притяжения в почти равной мере поделили страны ЕС и Турция, то в случае с Россией к этой двоице может прибавиться Китай, Япония и, не исключено, США.

     

     Достаточно известен и тот геополитический контрагент, на которого сегодня была сделана ставка в истории с Косово. Это – Албания, реализующая проект «Великой Албании». Он подразумевает включение в единое государство под эгидой Албании сегодняшней разрозненных национально-территориальных анклавов, которых на Балканах достаточно. Присутствие в Косово заметного количества представителей турецкого бизнеса дает основания предположить, что данный проект – лишь часть значительно более масштабного паневропейского «турецкого гамбита». В число его активов входят демографически перспективные и территориально компактные турецкие анклавы во всех более-менее крупных городах Европы (преимущество здесь, в силу исторических причин удерживают Германия и Австрия).

     

     Вместе с тем, детальный анализ геополитических сценариев подсказывает, что активность ЕС может оказаться не только результатом провокативных действий США. «Мяч» принят странами Европы, возможно, из стремления «переиграть» Турцию, экономически (а отчасти и политически) втянув ее в мало результативную (как показывает история) и в любом случае очень долговременную авантюру на Балканах.

     

     Косвенным образом подобный проект, между прочим, делает возможным решение еще одной, теперь уже внутриевропейской, политической задачи – ослабление объединенной Германии – традиционного союзника Турции и, одновременно, государства, где реваншистские настроения сегодня вновь дают о себе знать.

     

     Как известно, Косово поле – это место особой исторической и культурной памяти сербского народа , «сербское Куликово поле», как его называют в самой Сербии. Аналогия для знатоков истории Росси и Балкан видится много глубже, нежели просто близость исторических дат двух великих битв. Битв, определивших (хотя и в различных направлениях) ход истории русского (1380 г.) и сербского (1389 г.) народов. Считается, что войска Дмитрия Донского на Куликовом поле победили, и хотя потребовалось еще 100 лет, чтобы татаро-монгольское иго окончательно пало на русских землях, именно победа на Куликовом поле является тем рубежным событием, которое сделало падение ига неизбежностью. Битва на Косовом поле в современной сербской истории обычно оценивается как поражение. И это верно, если исходить из ее «отдаленных результатов»: установления турецкого ига на территории Сербии, «гибели Царства Сербского». Существуют, однако, и другие оценки. Так, известный специалист в области сербской культуры – философ-аналитик, культуролог и поэт Милан Узелац полагает, что «сербов просто не стало после этой битвы, и на освободившееся место пришли другие народы». В данном случае осмысление подобной «демографической» версии, думается, было бы далеко не бесполезным, - хотя бы в свете тех демографических проблем современности, которые резко противопоставляют христианские и исламские культуры.

     Вполне закономерно возникает вопрос: что позволило в свое время сербской (как и русской) культуре не раствориться в культуре народов-завоевателей? Какие факторы определили судьбу «удержания» национально-культурных приоритетов, помогли выстоять, не потерять себя и в конце концов превозмочь сложившиеся обстоятельства? Интерес к подобным вопросам носит, разумеется, далеко не только академический характер, поскольку задает определенные ориентиры социального и группового поведения в сложнейших условиях тектонического сдвига геополитических приоритетов регионального и континентального масштаба.

     

     Одной из хорошо проработанных и убедительно обоснованных версий социокультурной устойчивости славянских народов на сегодняшний день является утверждение приоритетного характера православных ценностей по отношению к иным аксиологическим пластам национального сознания. Удивительно созвучны слова героя битвы на Косовом поле князя Лазаря о собирании Сербией народа не только сербского, но всех, живущих на этой земле, – «Слову о Законе и Благодати» митрополита Илариона (первого Киевского митрополита «из русских» 11 века): Иларион хвалит крестившего Русь князя Владимира как мудрого и милосердного правителя не только для русских, но и для всех, кто пришел под его руку, включая «поганых» (иноверцев). Можно согласиться с мыслью Милана Узелаца: на Косовом поле родилась и крепла идея Царства Сербского. Сходным образом (хотя и в другое время) родилась Киевская Русь. Видимо, идея земли обладает особой силой собирания, и миссионизм славянских народов сыграл в данном случае роль катализатора многовекового движения в сторону создания государственности на основе объединительной роли духовного и идеологического начал.

     

     Подчеркнем: духовное и идеологическое в данном случае совмещаются, но это – принципиально разные средства социокультурного и политического регулирования общественных процессов.

     

     Вопрос о социальной роли православной церкви в России и Сербии – это вопрос глубочайших духовных истоках культуры наших народов, их истории и их будущего. При этом необходимо помнить, что, вопреки распространенному в массовом сознании мнению (равно как и наперекор страхам западных аналитиков) в России церковь сегодня не занимает ту политическую нишу, которая позволила бы ей, в случае тех или иных политических «разворотов», повести за собой сколько-нибудь значительное большинство населения. Вопрос о причинах подобного положения дел требует более детальной проработки. Однако в самом общем виде можно ограничиться указанием на отсутствие весомого социального авторитета у РПЦ. В массовом сознании сегодня это связано, прежде всего, с набирающей обороты экономической деятельностью Церкви, откровенной демонстрацией отдельными клириками «несреднего» уровня жизни и т.п.

     Известно, что последние по времени геополитические сценарии, разрабатываемые в США, опираются на идею размывания национальных суверенитетов и вытеснения их относительно гомогенными политикоподобными конгломератами под протекторатом США («глобализация по-американски», как назвал это явление А.С. Панарин), «опирающимися на ценности демократии». Балканский сценарий, кстати, предлагает на сегодняшний день именно такой вариант политических преобразований.

     

     Глобализаторские планы относительно славянских народов включают, согласно ряду источников, атаку «демократизаторов» на ценностную базу традиционных культур, которая, с их точки зрения, представляет собой наиболее консервативный и вместе с тем действенный инструмент удержания народов в поле притяжения «национальных суверенитетов». Важнейшим рычагом поддержания этого ценностного поля признаны религиозные институты. В случае с Сербией и Россией – православная церковь. Речь идет о тактически проработанной стратегической установке на «демократизацию» традиционных обществ путем «демократизации традиционных церковных институтов» и «либерализации религиозного пространства» (см. предисловие С.Б. Филатова ко второму изданию книги «Религия и глобализация на просторах Евразии», вышедшей под эгидой Российского Центра Карнеги в 2009 году). За декларируемыми здесь лозунгами (по-своему весьма симпатичными, особенно - для интеллигентного человека, ценящего личную свободу выше партийной ограниченности) открывается весьма интересный геополитический проект. Суть его давно, еще со времен Славоя Жижека, ясна и разъяснена. Имеет смысл, однако, обратить внимание на теоретические основания, которые предлагаются теоретиками подобных «инноваций». Это поможет, как минимум, лучше понять происходящее и занять здравую позицию в отношении последних событий, потрясших славянский мир, где церковь устойчиво занимает позиции высокого духовного авторитета и, по мнению экспертов, составляет ядро национально-идентификационной устойчивости.

     

     Речь идет о принятии некоторой системы ценностей, в которой приоритет отдан «правам человека» (которые по каким-то таинственным причинам сегодня все чаще сводят к семейно-брачным правам лиц с «нетрадиционной ориентацией»)…

     Примечательно, что с точки зрения данной системы ценностей церковно-религиозная деятельность прямо и однозначно названа «идеологией» Православным Церквям (именно им!) предлагается перестроить свою институциональную составляющую (прежде всего, систему управления) в соответствии с «имеющимися в демократическом обществе» аналогами. Эти аналоги – религиоподобные структуры общественной самоорганизации, «общественные организации», характеризуемые 1) множественностью; 2) «добровольностью» и 3) отсутствием государственно привилегированных деноминаций. По сути, под знаменем «плюрализации» здесь лоббируется разложение церковных иерархий. Таким образом, «размывается» идущий от них управленческий импульс. Точнее, такой импульс «кодируется», прикрываясь идеей «всеобщей ответственности», очень хорошо знакомой в России «благодаря» колхозно-совхозной практике советского периода, почти похоронившей ее некогда мощное сельское хозяйство. Ответственность «всех» - это «ничейная» ответственность. Либо - ее «подбирает» тот, кому необходимо манипулировать общественностью, самому оставаясь в тени… Понятно, что «демократический импульс» направлен на растворение классических управленческих структур Церкви как «средневековых» (последнее соответствует действительности, однако вполне законно возникает вопрос - почему они не должны быть такими?). Подобная стратегия предполагает политизацию церковных субструктур, переключение образовавшихся множественных очагов религиозной деятельности с задач собственно духовных - на задачу «формирования гражданского общества», пронизанного идеологией «всеобщей справедливости». Наивность подобных проектов очевидна – всеобщая справедливость реализуется только через неравенство. То есть – иерархию. Только в данном случае эта иерархия окажется принадлежащей к иной системе ценностей, станет местным отделением иной империи…

     

     Реконструкция (читай: деструкция) духовного поля, по мысли авторов подобных проектов, позволит переключить внимание общин «на социальную деятельность», либерализируя параллельно систему эстетических, нравственных и политических предпочтений. Таким образом, с одной стороны, важный элемент социальной системы, определяющий основной вектор национально-культурного единство славянства, окажется раздробленным, переключится на мелкие дрязги и тем самым поможет провести идею перестройки национальных менталитетов на признание американской системы ценностей в качестве общечеловеческой. С другой – решится проблема поддержания относительно сносного уровня материального существования дезорганизованного социума на принципах «самоокупаемости».

     

     Было бы наивно, однако, полагать, что проект «либерализации духовного пространства» - всего лишь идеологическая пустышка. Концептуально он опирается на хорошо проработанную и довольно полную информацию о состоянии религиозных процессов в современной России. А именно, исследования показывают количественный рост особого религиозного феномена, который условно можно обозначить термином «антропологическая религиозность».

     «Антропологическая религиозность» - это сложносоставная матрица общественной самоорганизации, делающая основной конструктивный упор на духовно-аксиологические пласты индивидуального и коллективного сознания (включая их «бессознательные составляющие»).

     

     В современной России данный способ общественной самоорганизации оказался особенно востребован по причине распада сложившихся в период 20 века структурно-функциональных связей. По существу, позитивный потенциал руководящей роли партократии, проникавшей административным «щупом» во все сферы жизни советского человека, стал в полной мере понятен только тогда, когда государство, в силу целого ряда причин, перестало выполнять свою социальную миссию. «Съежились» пенсии; вначале сократились, а потом и вовсе исчезли в большинстве регионов выплаты социальных детских пособий; почти полностью закрылась возможность приобретения социального жилья, - даже в недавний период «нефтяного» благополучия! «Демократизация» постсоветской России в период Перестройки вызвала к жизни призрак «оголтелого капитализма», подчинение которому несовместимо с жизнью социума.

     

     Соответственно, стихийный процесс общественной самоорганизации стал набирать обороты, рекрутируя людей под знамена, как правило, традиционных для каждой конкретной местности культов. В числе таких культов – язычество, что особенно ярко выражено в таких регионах, как Сибирь, Забайкалье и Закавказье. Впрочем, центральные районы РФ также не лишены распространения языческих религиозных культов, имеющих социально-значимые проявления.

     

     Кстати, сходную «антропологичность» приобретают и традиционные мировые религии, нередко объединяющие и спасающие людей не только по духовному, но и по витальному направлениям. При этом, однако, они тяготеют к «развоплощению» собственно мировых религий в оригинальные разновидности религий этнонациональных, - со своим бытовым и фольклорным колоритом, системой воспитания, символами, запретами и проч.

     

     Антропологическая религиозность, разумеется, не является элементом исключительно современной системы культуры. Это, по всей видимости, необходимый компонент культурного целого, синтезирующий «духовное измерение» как бы изнутри самой личности, включенной в целое социального организма. Сравнительно новым для современной ситуации является ее противостояние собственно духовному вектору религиозного комплекса, который условно может быть назван «сакральная религиозность». Ущербность «сакрального» аспекта, его низкая востребованность в социокультурной практике, утрата интереса и внимания к необходимости поддерживать его идентичность связаны с системным сбоем и утратой полноценной структуры регулятивных механизмов в пространстве всей современной культуры. Славянские культуры нельзя здесь считать исключением.

     

     Однако в конце первого десятилетия 21 века отчетливо обозначились границы, за которыми лежит предел господства аксиологического меркантилизма и духовной всеядности, - российская действительность, как и системы культуры других славянских стран, сегодня дают тому множество примеров. А это значит, что «сакральная составляющая», скорее всего, будет постепенно «втягиваться» обратно в культурное пространство.

     

     Опыт сербских монастырей Косова Поля (таких, как Печ, Высоки Дечаны, Грачаницы и другие), сохранивших для потомков идеал Царства Сербского и, вместе с тем, не растворившихся «телесно» ни в самом этом царстве, не в иных, приходивших ему на смену масштабных государственно-имперских образованиях, - дает исключительно важный материал для обдумывания путей дальнейшего взаимодействия «национальных» христианских церквей с современным социально-политическим пространством.

     

     Продолжение следует