Первые встречи
<...> Не прошло и часа, как мы отправились в министерство подавать на службу. Меня несколько поразила оживленность города, когда мы про¬ходили по его улицам. Мечтая о Белграде, признаться, я никогда не ожи¬дал встретить в нем большого оживления; мне казалось, что война за сво¬боду и независимость страны привлекла на поле сражения все молодое и здоровое население Сербии, а, следовательно, и Белграда. Но на деле я видел противное: толпы здорового люда бесцельно шатались на улицах из угла в угол или праздно сидели перед кофейнями; то был преимуще¬ственно интеллигентный класс городского населения.
Мы прошли дворец Милана, по внешности имеющий много общего с губернаторским домом какого-нибудь далекого губернского города; впро¬чем, весь Белград, в общем, имеет вид губернского города, хотя местами и напоминает собой город Востока.
В узеньком переулке мы нашли военное министерство. Вместо высо¬ких палат — встретили низенький, скромный двухэтажный домик с кро¬шечными, темными комнатами; в комнатах сидели, по одному или по два, чиновники. Один чиновник принимал документы и зачислял на службу, другой выдавал бумагу на получение платья из цейхгауза, сабли и револь¬веры — из склада; кассир снабжал семью дукатами подъемных денег; наконец, четвертый давал «объяву», иначе подорожную. Не прошло и по¬лучаса, как мы уже покончили с министерством; оставалось только при¬нять платье, — и мы готовы хоть в бой!
В Сербии это просто делалось.
В передней мы встретили двух русских офицеров, только что вернув¬шихся из армии. Это была первая встреча с очевидцами бывших прежде сражений; понятно, что встреча нас заинтересовала.
— Ну, что, как дела в армии? — окружили офицеров.
— Плохи дела, — отвечали русские <...>.
Офицеры передали подробности последних сражений; сербы характе¬ризовались ими трусами, постоянно отступающими, а турки — храбры¬ми, наступающими. Офицеры сказали нам, что русские — просто несчас-тные жертвы, которые гибнут в каждом сражении, не принося никакой пользы ни для себя, ни для армии.
— Очень многие из русских убиты, многие ранены.
— Значит, трудно уцелеть? — интересовались новички.
— Трудно, — говорили бывалые. Физиономии наши вытянулись.
— Так сербы дерутся плохо?
— Не дай Бог! Чуть ли не каждого приходится гнать в бой.
— Как гнать?
— Саблей, револьвером.
— Как же была телеграмма самого Черняева, что сербы дрались «как львы»?
Бывалые расхохотались.
— Какое!
— Вы куда же теперь?
— Будем проситься в отпуск, в Россию.
Разошлись. Веселое настроение добровольцев исчезло <...>.
Мы направились в крепость, где выдавали казенное платье и ору¬жие. Пригонка платья — дело получаса. Встретилось затруднение при приеме револьверов; оказалось, что их не было налицо. Сабель хвати¬ло на всех, и могло хватить еще на многих в будущем. Только какие это были сабли! Они напоминали мне сабли статистов провинциаль¬ного театра <...>.
IV. Сборы и отъезд в армию
На другой день я поехал в Топчидер. Это загородное местечко, лет¬няя резиденция князя Милана. Поэтическое местечко! Там помещалась главная больница для раненых. По дороге я встретил князя Милана.
— Где он был? — спрашиваю возницу.
— На охоте, — отвечает серб.
Чудак князь! Страна его обливается кровью, а он ездит на охоту! <...> На третий день вечером я решился ехать в армию. Мне сказали, что каждый день вечером в армию отправляется почта, и что с почтой мо¬жет ехать один пассажир <...>. Едем.
— Ты русский? — спросил меня возница.
— Русский.
— Русские — наши братья!
— Братья, — говорю.
Мы хорошо понимали друг друга, хотя каждый говорил на своем языке.
— Ты к Черняеву едешь?
— К Черняеву.
— Черняев — хороший человек.
— Сербский народ его любит? — спрашиваю.
— Любит... добрый генерал... Ты женат?
— Женат, сказал я ему нарочно, чтобы проследить за впечатления¬ми серба.
— И дети у тебя есть?
— И дети есть.
Серб зачмокал губами и закачал головой, как будто ему хотелось ска¬зать: «Удивительно!»
— Что же тут удивительного? — понял я его мысль. — Другой от жены на войну идет ... всяко бывает...
Серб удивленно и пристально посмотрел на меня.
— Ёк!* (нет!) — сказал он с убеждением. Очевидно, он не допускал такой преступной мысли. Мы замолчали.
— Много русских еще приедет? — снова начал серб.
— Много.
— Дай Бог! ... Мы тогда турок прогоним.
— Русские — храбрый народ, — заметил я ему.
— Храбрый... а вот наши старейшины ничего не стоят. Они умеют только под ручку с женами гулять, а в битвах все за кустами прячутся.
Это был первый отзыв представителя народа о сербских «старейши¬нах»; такой отзыв, впрочем, я не раз слышал впоследствии из уст про¬стого народа.
— Они бунтовщики! — продолжал серб.
— Не может быть!
— Верно говорю! Как же? Они Милоша убили1... князя Милана хо¬тели убить. Видишь ты, как это было: князь Милан был тогда еще маль¬чиком, однажды он пошел гулять, а сербские старейшины хотели мос¬тик взорвать; приближенные князя узнали раньше и не пустили князя на мостик.
— А сербский народ любит князя Милана?
— Князь Милан — добрый князь, мы все его любим, и княгиню На¬талию любим.
— За что вы их любите?
— Как за что? За то, что они князь и княгиня, их нельзя не любить.
— Ну, а турок вы любите? — подшутил я над сербом.
— Ёк! — с той же наивной серьезностью и холодностью ответил мне серб, с какой он говорил о любви своей к князю и княгине.
По-моему, он был просто один из массы наивных сербов, которые, в сущности, одинаково любят всех на свете и которые так же любили бы и турок, если бы последние не выжигали их сел и деревень <...>.
