По окончании карантина русским эмигрантам выдали права на жительство и выпустили — все, идите, куда хотите! Погода была декабрьская, но солнечная. Русские кинулись к морю — искупаться и привести себя в «порядок». Тут, на песчаном берегу, военные сняли погоны с мундиров и кокарды с фуражек. Так офицеры были «саморазжалованы», как выражался мой отец. Полковничьи погоны с голубыми кантами у нас хранились вплоть до прихода коммунистических властей (в Албании в 1944 году), когда новой властью был проведен повсеместный обыск по домам. В связи с этим погоны пришлось уничтожить — сжечь в печке, чтобы из-за них не навлечь на себя нового несчастья, а кокарда сохранилась. Коммунисты, обыскивавшие наш дом, не знали, что это за «безделушка», поэтому не обратили на нее никакого внимания, и она до сих пор хранится в нашей семье как дорогая реликвия. Однако при обыске у нас отобрали все личные семейные письма, которыми отец дорожил и хранил в семейном архиве. Они попали к знаменитому работнику госбезопасности Нико Пистоли, который очень уважал и любил отца как русского патриота еще с подполья времен оккупации. Через шесть месяцев эти письма были возвращены отцу в целости и сохранности, но с оговоркой, что их лучше уничтожить, потому что при следующих обысках к ним, написанным на непонятном языке другими людьми, могут придраться и за это придется поплатиться головой. Родители последовали благоразумному совету.
После этого первого купания, или «беженского крещения в море», русские рассыпались кто куда. Итак, саморазжалованный полковник Мищенко, георгиевский кавалер и военный инвалид, со своей супругой остался один на чужбине под открытым небом. Кроме золотых боевых орденов и личного оружия, у него ничего не было, правда имелись бумажные рубли мирного времени, которые не имели теперь никакого значения. И тут встал первый острый вопрос — где жить. Не имея никаких средств, где найти квартиру? Был декабрь — хоть и Адриатика, но все же зима. Холод, заморозки, сырость, дожди, ветер. Под открытым небом долго не протянуть, тем более, что и супруга, носившая под сердцем ребенка, заболела малокровием.
Медленно шагали родители по песчаной набережной с единственным кахетинским ковром и двумя саблями под мышкой, сами не зная куда, с надеждой найти где-нибудь какой угодно приют. И тут, на самом берегу моря, прямо на песке они увидели одинокий маленький сарайчик из досок, без окон, потолка и пола, с открытой, висящей на одной петле дверью без затвора или щеколды. Хоть и убогое, но это все-таки было жилье! И чей был этот ветхий сарайчик, мы так и не узнали никогда. В нем прямо на песке лежали старые рваные сети, одно старое весло и какая-то большая жестяная банка. Родители поселились тут, надеясь на русское «авось», что хозяин сжалится и не прогонит. Хозяин не являлся, и «квартиранты» расположились в сарайчике, как в своем «доме». Старые сети и видавший виды ковер, привезенный из России, служили постелью, а отцовская военная шинель — одеялом. Весло подпирало ночью изнутри дверь. Питьевую воду отцу приходилось носить издалека, для чего очень пригодилась старая, тут же найденная банка.
Отец каждый день ходил на пристань — единственное место, где можно было что-нибудь заработать, разгружая или загружая вручную баржи. Грузчикам за это платили гроши. Вот и полковник, георгиевский кавалер, проливавший кровь за братскую Сербию, в братской Сербии с одной здоровой рукой грузил мешки с цементом, разгружал доски, кирпич, бочки с керосином, за что вечером, уставший до изнеможения, по дороге «домой» мог купить хлеба да сухого инжира — это была самая дешевая пища, а иногда и самого дешевого табаку и даже настоящей папиросной бумаги. На дорогостоящих врачей и лекарства, так необходимые больной супруге, не было денег. Тут пошли в ход золотые боевые ордена, которые отдавались один за другим за бесценок, лишь бы спасти жизнь единственному другу. Так и прожили эту первую, труднейшую зиму в изгнании мои бедные родители. На первых порах русские люди в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев были предоставленными сами себе, кто как умел, так и справлялся. Абсолютно никто о них не беспокоился.
«Удобная квартира» беженца
Всю тягостность квартирного вопроса для русских эмигрантов можно понять из следующего примера.
Один молодой русский офицер в полном смысле слова замерзал. Кровом в зимнюю пору ему служили разные навесы, а постелью и покрывалом — старые газеты. Шинель уже давно была продана. Однажды он пожаловался на свое безвыходное положение одному соотечественнику. Тот ему предложил пойти к нему — у него, по его словам, квартира была даровая, теплая, не дует и не протекает, все же лучше, чем зимой под открытым небом. Несчастный согласился. Когда стало смеркаться, они — два боевых друга, русских офицера — встретились в условном месте и пошли. Последние дома остались позади. Вышли за город — темнота, ночь. Прошли еще немного и, наконец, свернули на... кладбище. Тут «хозяин» осторожно открыл один уже обжитый склеп, спустился вниз по лесенке и засветил огарок свечи. За ним вошел и его бездомный товарищ. Тут из досок старых гробов было сделано что-то вроде столика, на котором стоял огарок свечи и бутылка с водой. Кости были аккуратно сложены в углу и накрыты газетной бумагой так, чтобы их совсем не было видно. Так два живых русских эмигранта, неволей заживо загнанные в могилу в полном смысле этого слова, прожили в этом склепе очень долго. Жили бы еще, если б их не обнаружили. Их обнаружение наделало очень много шума и навело немало страха суеверным людям, а также сильно встревожило общественное мнение — об этом написали все местные газеты. Мне очень жаль, что я не запомнил имен этих хорошо знакомых мне людей. Когда они рассказывали, как их «поймали», то всегда хохотали до слез. После этого случая русских эмигрантов расквартировали по разным человеческим жилищам. Так что моим родителям в «квартирном» отношении все же в некотором смысле повезло.
«Царь милует, да псарь не милует», — так говорит русская поговорка, правдивость которой испытали на себе русские эмигранты в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев. Обыкновенно теперь принято говорить и писать, что в те времена «псари» сербов, хорватов и словенцев встретили русских беженцев с «распростертыми объятиями». Однако в действительности все было не так. Ведь и сама Сербия в те времена уже была сильно заражена «вирусом» коммунизма. Хотя славнейший монарх Александр I1 и был истинным великим отцом своего народа и государства и верным другом России и россиян и, действительно, принял русских патриотов с распростертыми объятиями, но его коварные подчиненные, пользовавшиеся доверием Его Величества, употребляли его в свою личную пользу. Взяточничество, мошенничество, воровство и обман пропитывали всю официальную администрацию, начиная от министров и кончая рядовыми сотрудниками. Когда славного короля убили в Марселе, мой отец выставил над нашим домом черный флаг в знак глубокой скорби и траура. Я это очень хорошо помню, хоть это и было в первые годы моей жизни.
Побратим Рако
Как мне рассказывала мать (отец не любил вспоминать вслух все эти невзгоды), в те времена многие русские впадали в отчаяние и кончали жизнь самоубийством. В минуты такой душевной безнадежности мать побаивалась отцовского оружия, которое власти не отбирали. Это были револьвер и две сабли, одна Георгиевская, а другая простая, боевая, окованная серебром. Мать всячески настаивала, чтобы их продать, кроме Георгиевской, но отец не соглашался — для него они уже перестали быть оружием, а были просто дорогой памятью былого. Но вот Бог послал следующий случай.
Однажды поздним весенним дождливым и холодным вечером кто-то постучал в дверь сарайчика. Отец открыл. Вошел, как мать часто вспоминала, высокий смуглый мужчина с орлиным носом и такими же орлиными глазами. С его шинели капала дождевая вода. «Ну, — подумал "хозяин", — теперь конец "квартире"». Однако пришедший оказался просто прохожим, он увидел свет сквозь щели дощатого сарая и зашел к рыбакам переждать дождь. Узнав, кто тут живет вместо рыбаков, он был очень удивлен. Нахмурившись, он обшарил взором голые стены сарая и говорит: «Как вы не боитесь жить в открытом сарайчике, да еще на отшибе, ведь знаете, что здесь много комитов!2» А мать ему говорит: «Что нам бояться комитов? Что они могут у нас взять? Была бы чашка да чай, я б комита угостила чаем, а увидя, что у нас ничего нет, комит скорей даст, чем отберет последнее!» Гостю очень понравился такой ответ, он весь просиял и говорит: «Твоя правда, сестра!» В дальнейшем разговоре гость, сидя прямо на ковре, беспощадно ругал правительство, местные власти — всех и вся за такое «безобразное отношение к русским патриотам, без которых, — как он выразился, — Черногория бы давным-давно исчезла с лица земли». Он говорил: «Вы, русские, проливали кровь за нас, черногорцев и сербов...» Затем он обратился к отцу: «Не спрашиваю, как тебя зовут, мне не нужно знать твоего имени, и ты меня не спрашивай. Ты мне просто — побратим, и ты меня тоже зови побратимом». Сказал, что не будет «Рако» (очевидно, его про-
звище), если не поможет побратиму. Уходя поздней ночью, он обещал, что зайдет днем непременно. И скажу вперед, что побратим Рако свое слово сдержал во всех отношениях. Он сыграл огромнейшую роль в жизни моих родителей в то время, повернул ее к лучшему. В этом черногорце мои родители нашли великого, бескорыстного благодетеля, настоящего побратима! О нем можно было бы написать целую книгу, конечно при умении это сделать.
На следующий день пришел носильщик и принес большущий мешок. «Послал побратим», — сказал он и ушел. Пришел отец, поскольку в этот день не было работы на пристани. Он был удручен. Вскоре пришел и Рако. Поздоровались как старые, давнишние друзья. Увидя мешок неоткрытым, Рако очень удивился, сделал вид, будто рассердился и сказал: «Почему не открыли, это же ваше!», — и развязал мешок. В нем оказались половина копченого барана, продукты, бутылка вина, чай и даже примус, чашки, тарелки, ложки, одна или две кастрюли — целое состояние! Выложив все на ковер, Рако сказал: «А теперь приготовим и вместе пообедаем!» Отца это очень сильно покоробило, больно ущемило его офицерское достоинство. Он сильно побледнел, изменился в лице так, что мать его таким еще никогда не видела ни
при каких обстоятельствах и сильно испугалась за него. Она тут же обратилась к гостю: «Возьмите все это обратно, умоляю вас, не будоражьте нас!» Отец, покачивая головой, глубоко вздохнул и с горечью произнес по складам: «Дожили, довоевались до нищенской сумы... Нет, не для этого поднимал людей в штыки, не для этого годами жил в окопах!» Он был ошеломлен. Однако гость не обиделся и сумел успокоить побратима. Тут, пользуясь удобным случаем, вмешалась мать и сказала: «Мы не останемся в долгу, можно продать пистолет и боевую саблю в серебре». Гость сразу заинтересовался этой идеей, несмотря на то, что отец был против, но не перечил своей супруге при постороннем человеке. Уходя, тот взял от матери оружие с собой, говоря, что деньги принесет через несколько дней. Когда он ушел, отец обратился к жене: «Что ты натворила, взяли последнее...» Итак, то был первый «торжественный» обед в изгнании, прямо на песке, на берегу Адриатического моря.
Рако стал часто заходить, в основном ночью. Он честно, добросовестно заплатил за оружие, о цене которого не было ни слова. Говорил, что продал его американским морякам, хотя на пристани давно уже не было ни одного американского судна. Вскоре он переселил русского побратима из сарайчика в удобную, меблированную однокомнатную квартиру в городе, у какого-то профессора, семья которого жила в Италии, подарил весь набор сапожного инструмента, выхлопотал для этой деятельности разрешение и нанял помещение под сапожную мастерскую, заплатив аренду на целый год вперед. Так полковник с одной здоровой рукой вместе с другим русским офицером Орловым стали сапожниками. Им пришлось поучиться у местного хорошо знающего свое дело сапожника. Сидя у него и угощая его кофе и ракией (водкой), они наблюдали за его работой, набираясь сапожной мудрости, и вскоре постигли эту науку. На вывеске перед мастерской так и написали: «Руски обучари» — «Русские сапожники». Жизнь резко пошла в гору.
1 Александр I Карагеоргиевич (1888 — 1934), король Югославии в 1921 — 1934. Был убит в Марселе хорватскими и македонскими террористами, связанными с фашистской Германией и Италией. (Прим. ред.)
2 Комиты — повстанцы, борцы за независимость Черногории под предводительством Саввы Распоповича, которые для своего существования занимались и грабежами. (Прим. автора.)
