Подвиги русского народа в 1877—1878 годах записаны золотыми буквами в истории славянства.
Автору этих строк памятны и представляются, как живые, некоторые эпизоды тех дней. Как бурно в семье сельского священника обсуждалось заявленное со всей юной страстностью славянина намерение старшего брата бросить последний класс реального училища, которое он оканчивал первым учеником, чтобы вступить в армию освободителей на Балканах!
Старшим хотелось, чтобы брат сначала окончил училище, но в то же время сообщения газет о зверствах башибузуков и у отца, и у матери вызывали сочувствие к сыну.
В семье было решено, как хотел брат. Но в Калуге его директор отговорил. Оставалось два месяца до экзамена. После экзамена, даже не заехав домой проститься, брат уехал в Болгарию добровольцем.
Помню, как с улицы раздавалась лихая песня марширующих братьев болгар и сербов:
Сын Иванович Дунай,
Потерпи, не унывай!
За тобой мы,
за Дунаем,
Этих турок доконаем.
Позже к нам во двор заходили беженцы, больше беженки, из разоренных турками деревень. Вспоминается сокрушенная фигура старушки-тети. Она только подоила корову, да так и застыла с ведерком в руках.
Перед ней стояла не наша, не русская женщина. Черноволосая, как цыганка, а сзади, на спине, в пестрой шали барахтался черномазый ребенок.
Женщина, выразительно жестикулируя, что-то громко рассказывала. Слова не наши, не русские, а тетя ее понимала. Она сочувственно покачивала головой, приговаривая: «Какое горе, и детей не щадят».
«Сербиянка», — сказала мне тетя, угадав мое любопытство. Она взяла женщину за руку и повела домой. Усадила ее в кухне за стол. Ребенка бережно положила на кровать, в руки ему дала маленькую баранку, перед женщиной поставила тарелку дымящихся щей. Женщина закрестилась «по-русски». И странная радость зашевелилась во мне. Словно новую сестру я нашел.
Вошла мать. «Ребенка ее, чуть постарше, — указала тетя на гостью, — башибузуки головкой об стену. О каменную стену... за ножки». — «А как ты поняла-то ее?» — удивилась мать, глядя на бормотавшую женщину. «Господи! — воскликнула тетя, — да уж в горе-то как не понять... А и слова-то у нее есть совсем наши».
Отца не было дома. Он очень жалел после, что не застал «сербиянки».
Я тогда вспомнил старшего брата и с радостной гордостью подумал, что он борется за славян.