«Помимо того, что о Федоре Достоевском и его произведениях в СССР нельзя было говорить, как и читать его книги, существовало еще одно препятствие, воздвигнутое большевистской властью. Любой документ о нем и его потомках в 20-е, 30-4 и 40-е годы ХХ века был под запретом. С момента, когда я осознал, что являюсь правнуком Достоевского, я начал жить двойной жизнью: жизнью прадеда Федора Михайловича и своей собственной», — говорит в интервью «Печати» Дмитрий Андреевич, правнук Федора Михайловича Достоевского.
— Печат: Для меня великая часть говорить с потомком Федора Достоевского, величайшего писателя всех времен, гения, написавшего уникальные по красоте произведения, полные христианской любви. Вы долгое время не знали, что он Ваш прадед?
— Д. А. Достоевский: Я не помню точную дату, когда мне сказали, что я правнук классика русской литературы. Я помню только, что меня предупредили: распространяться об этом не стоит, где бы я ни находился, поскольку до начала 70-х годов Достоевского в СССР считали контрреволюционным писателем. О нем не говорили, не изучали его в школе. С 1934 по 1947 годы Ф. М. Достоевский фактически не переиздавался. Правда, его книги не изымали у владельцев. Более того, сразу после войны сам Сталин позволил переиздать его произведения, видимо, понимая, что Достоевский врачует израненные души. Я сам начал читать его произведения, и это хорошо, ведь он — сугубо личный писатель. Полностью он раскрывается тогда, когда вопросы, которые он ставит, являются одновременно и твоими. Ему нужно верить, воспринимать как учителя. Именно так со мной и произошло. Читая его, я забывал, что мы одной крови. Я постепенно начал понимать, что должен прожить две жизни. Позднее я стал посредником между читателями и великим писателем.
Я умел молчать. Когда мама сказала мне, кто я такой, что в моих венах течет кровь Федора Достоевского, что это величайший писатель, и весь мир им восхищается, я был удивлен, но при этом тронут — ведь это такая честь! Бог послал мне ее, чтобы я хранил память о его имени во славу его самого и России. Русская культура немыслима без Достоевского, как немыслим Федор Михайлович без России. Они как будто слились воедино.
— Повлиял ли — и если да, то насколько — на Вашу жизнь тот факт, что Вы потомок Достоевского?
— Очень трудно носить фамилию, которую знают во всем мире. Отношение ко мне меняется. Узнав мою фамилию, люди начинают внимательно меня разглядывать, искать одинаковые черты с писателем, и не только физическое сходство! Бывало сложно переключиться на обычный разговор с человеком, который меня заинтересовал. Разумеется, всегда можно не называть свою фамилию или сказать, что мы просто однофамильцы. Однако моя длинная жизнь требовала от меня проявления исключительных качеств, достойных великого предка, и я работал над собой, чтобы сформировать их в себе. С момента, когда я узнал о своих корнях и происхождении, моя жизнь изменилась. Меня восхищают мыслящие люди, которые глубоко проникают в суть творчества Достоевского и постигают его значение.
Его гениальные произведения пронизаны подлинным искусством и глубокой христианской философией. Отец Юстин Попович, сербский святитель, которого я очень люблю, написал лучшие на сегодня строки о творчестве и художественной и духовной миссии Федора Михайловича Достоевского.
— Как Вы воспринимали Федора Достоевского — писателя, философа, художника, который радел за человека, ближнего, за искусство и Бога?
— Значительную часть жизни я прожил в советский период. Хотя коммунистом я не был и даже, напротив, был уверен, что коммунизма нам не построить (Достоевский называл это муравейником), мое окружение делало свое дело. Пропаганда светлого образа коммунизма все же влияла на меня, и мне было трудно разобраться в темных сторонах людской души, о которых писал Федор Михайлович. Кроме того, в то время я был атеистом, и в самом начале это обедняло мое восприятие его произведений.
— Достоевский — символ России в ее замутненности, искренности, свободе. Наследуется ли свободомыслие?
— Жизнь русского писателя и гения хорошо изучены, как и его семейное древо, древо его предков, потому что родословная семьи Достоевских насчитывает более 500 лет. Я могу сказать, что в большей или меньшей степени наследуется практически все, что накоплено предками. Сама гениальность Федора Михайловича, как мне кажется, досталась ему в наследство от предков, которые в 70 процентах случаев были служителями разных христианских направлений. Их объединяло желание проповедовать, умение произносить речи, которые проникали в сердца паствы. Разговор с Богом. Отголоски их умений — конечно, в меньшей степени — передались и мне. Сегодня я как писатель переживаю и в душе реагирую на все, что происходит в России.
— Сколько сегодня потомков у Федора Михайловича Достоевского? Все ли живут в России?
— Богу было угодно проложить, пусть и тонкую, наследную линию от писателя. Его непосредственные потомки являются членами моей семьи, во главе которой стою я. Конечно, есть и другие линии, отходящие от его братьев и сестер. Все мы живем в России. Что характерно, Достоевские унаследовали особую любовь к родине, которая никому не позволила покинуть Россию после революции. Хотя существовала угроза, что их перебьют как представителей враждебного класса. По происхождению Достоевские были дворянами. Многие погибли в страшные годы Гражданской войны. У меня три внучки, внук и сын Алексей. Бог даровал мне трех внучек: Марию, Вену и Аню. А еще — внука Федора. Он самый младший, и теперь у нас в семье снова есть Федор. Я всегда повторяю им, что у них — гены Достоевского. Внуки были еще маленькими, когда я впервые отвез их в Старую Руссу на Достоевские чтения. Когда я показал Ане, сегодня уже взрослой девушке, собрание сочинений Федора Михайловича в 30 томах, она посмотрела на них и с удивлением сказала, что она столько не написала бы. Через несколько дней Аня сложила лист бумаги и написала «свое произведение» от всего детского сердца. Сейчас эта «книжица» хранится в фонде Музея Ф. М. Достоевского в Санкт-Петербурге. Вера — музыкант и прекрасно сочиняет. Маша тоже работает в сфере искусства. Мой сын Алексей в какой-то степени привилегирован в духовном смысле. Он управляет судном, который перевозит монахов и верующих на остров в монастырь Валаам. Он объездил весь мир, но испытывает большую любовь к православной России. В последние годы я постепенно передаю сыну свои обязанности, связанные с поездками по миру для популяризации произведений и сохранения памяти о творческом гении Федора Михайловича. Вскоре Алексей поедет в Испанию в академию, где занимаются изучением произведений Достоевского. Я счастлив, что Алексей принимает эту миссию, и что он ее продолжит, когда у меня больше не будет сил.
— Насколько хорошо современный мир понимает Федора Достоевского, воздают ли ему должное в полной мере?
— Атеистический мир воспринимает Достоевского только как непревзойденного знатока людской природы. Нужно быть христианином (и именно православным), чтобы познать Достоевского во всей полноте. Польский режиссер Анджей Вайда в разговоре со мной признался, что верхом своего творчества он считает фильмы, снятые по романам писателя. Но он понимал, что не может постичь Достоевского до конца. «Я же католик», — говорил Вайда. А Россия? Сегодня Россия после государственного атеизма встала на другой путь — к Богу, к Церкви. Возрождая веру в себе, россияне возрождают и свою православную душу, и в этом им очень помогает Достоевский.
— В разговоре с Вами складывается впечатление, что дух Федора Достоевского присутствует где-то тут: в Вашем доме или прямо рядом с Вами. Так ли это? Случалось ли, что в себе Вы когда-нибудь угадывали его?
— Многие мои знакомые говорят, что я напоминаю писателя. Причем, не только внешне (сейчас я выгляжу старше, потому что пережил своего прадеда уже на 15 лет), но и чертами характера и своими убеждениями. Я ощущаю себя самодержавным монархистом, как и Федор Михайлович. Я уверен, что раб Божий Федор Михайлович на небе продолжает молиться за нашу семью и за свою Россию. В музее Достоевского я рассказываю молодым поколениям и всем посетителям о своем прадеде. Иногда мне кажется, что я разговариваю с ним во сне.
— Кроме того, Вы пишете…
— Я пишу небольшие рассказы. Это отголоски наследственного «литературного» гена. Но я не стремлюсь их публиковать и становиться писателем. Мне это будто бы запрещено. Федор Михайлович все сказал своим творчеством и за себя, и за своих потомков.
— Вы бывали в Сербии. Каким Вам показался сербский народ?
— Выполняя свою миссию и рассказывая о произведениях Достоевского, я побывал в 24 странах мира, и только в Сербии я почувствовал себя как дома. Именно с таким чувством я два раза покидал Сербию со слезами на глазах. И не только потому, что не хотел уезжать, но и потому, что первый раз по пути в аэропорт я увидел палатки беженцев из Сербской Краины, а во второй раз я испытал те же чувства, возвращаясь из многострадальных Косово и Метохии. Там я проезжал мимо разрушенных сербских сел и святынь, пустырей, которые оставили после себя НАТО и варварские американские бомбардировки. Мне казалось, что вся трагедия сербского народа проходит через мое сердце.
— Как Вы относитесь к тому злу, которое на протяжении трех десятилетий сносит сербский народ?
— Я тяжело переносил каждый день бомбардировок Сербии, а еще тяжелее мне было от того, что Россия в тот момент не могла вам помочь. После агрессии НАТО против Союзной Республики Югославия я отправился в Сербию. Я ужаснулся, увидев разрушенные здания в Белграде, и узнав, сколько зла причинил вам Запад. Не осталось ни одного непострадавшего города. Я никогда не забуду разрушенный телецентр, где пострадали 14 невинных и смелых людей. Поблизости стояла русская церковь, которая, к счастью, уцелела. И после возвращения в Россию я много дней тосковал.
— Вы побывали в Косово и Метохии. Что Вы никогда не забудете?
— Я побывал в Косово и Метохии в 2002 году с одной делегацией. Тогда, впервые после 1999 года, в Косово и Метохии организовали культурное мероприятие: в Косовской-Митровице шла ретроспектива фестиваля «Золотой витязь».
Николай Бурляев, российский режиссер и актер, тогда бы художественным руководителем фестиваля, а кроме него, в российскую делегацию вошел белорусский режиссер Михаил Пташук и я (от Музея Федора Михайловича Достоевского, который тогда только создавался). Тогда я увидел разрушенные сербские села, пожарища, опустошенные дома, уничтоженные школы, оскверненные кладбища, сожженные и до основания уничтоженные церкви и монастыри. Я был в ужасе. Огромная скорбь… Я не мог отделить себя от сербов. Я был потрясен. Михаил Пташук все снимал. Я помню, как шел снег… Иностранные военные охраняли сербские святыни… Я спросил сербов, как им живется, и чьи солдаты более человечны. Мне сказали, что их защищают и понимают итальянские, а также испанские, французские и греческие военные…
Когда я побывал в Высоких Дечанах, Печке Патриаршей, я понял, что тут, в Косово и Метохии, — душа сербов. Вековая красота, которая напоминает о небесах… Сербские святые, чей дух там ощущается, меняют любого человека, входящего в святыню. Я тогда даровал Печке Патриаршей две иконы Святого Иоанна Кронштадтского. Страшные времена тогда были. После июня 1999 года сербские войска и полиция были вынуждены убраться, а албанские преступники бесчинствовали. Они немилосердно убивали невинных, беззащитных сербов. Безоружный народ страдал. Мы слышали, что в 2001 году близ Печке Патриаршей были убиты две сербки, мать и дочь: албанские преступники порубили их на куски. Их похоронили на монастырском дворе, и они пополнили сонм новых косовских мучеников, которые также там покоятся. В древней сербской святыне царила печаль. Я помню игуменью Февронию, ее слезы и молитвы монахинь. Монашество скорбело о народе. Дух захватывает от величия Высоких Дечан. Небесная красота на земле, окованная колючей проволокой, на которую смотришь сквозь слезы — вот что я никогда не забуду. Я помню вертолеты, которые облетали святыню, итальянских военных, вооруженных до зубов, танки. Я слушал молитвенный хор монахов Дечан. Я слышу их и по сей день.
Мы трое отправились в монастырь Девич. Итальянские солдаты просили нас не ездить в Дреницу, так как, по их словам, там засели албанские экстремисты, которые хуже зверей. Они убили и изувечили много сербов: женщин, мужчин, стариков — и не щадили даже детей. Многие становились жертвами торговли органами. В тех местах погибли два русских солдата, которые защищали сербов. Итальянские военные не могли позволить нам отправиться туда одним. Я видел монастырь Девич, и до сих пор у меня текут слезы, когда я вспоминаю ту картину: монастырь разграблен, разбита плита на киоте св. Иоанникия, иконы осквернены… Позднее его сожгли и сравняли с землей албанские преступники. Я говорил с игуменьей и никогда еще не видел такой смелости, такой любви к Богу и своему народу. Она сказала мне, что русские солдаты помогали им в самую тяжелую минуту. Помогали и французы. Мы также побывали в Осоянах. Там сербы жили в контейнерах, а вокруг падал снег.
— Вам также представилась возможность посетить наш древний Рас. Какие впечатления у Вас остались?
— Мы посетили и Джурджеви Ступови. Я видел Стари-Рас, остатки древнего сербского града-крепости. Меня поразила сербская история. Монастырь Джурджеви Ступови был разрушен во времена турок, и на протяжении 300 лет церковь святого Джурджа смотрела в небо. Меня тронула святыня XII века, которую построил святой Симеон Мироточивый. Я очень люблю Сербию и сербский народ. Впервые я побывал в Сербии в 1995 году. Тогда я приехал на премьеру «Идиота» в Белградском драматическом театре. Я посетил и Нови-Сад, и Воеводину, а также проплыл по Дунаю… Тогда в 1995 году я понял, что русские и сербы — один народ. У нас схожие судьбы. Мы всегда боремся за правду. Свобода священна для нас. Нас, русских, на протяжении десятилетий уничтожал большевизм, а сербов — коммунизм. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь оправиться от этого.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.Печать - ИноСМИ
Биляна Живкович (Биљана Живковић)
