Главная страница

Мы в соцсетях











Песни родной Сербии







.......................




/5.5.2010/

«Родная Сербия. Сестра Руси Великой…»



     С момента своего появления на исторической сцене русские казаки называли себя рыцарями православия, борцами за чистоту веры. Пострадать в борьбе с неприятелем они считали для себя высочайшей честью, знаком Божественного благословения. Поэтому защита православных балканских народов, страдавших под тяжестью османского ига, всегда была одной из важнейших тем в устной традиции казаков. Военный историк генерал-лейтенант Н.Н.Головин так писал о причинах вступления России в Первую мировую войну; «Это было сочувствие к обиженному младшему брату. Веками воспитывалось это чувство в русском народе, который за освобождение славян вел длинный ряд войн с турками. Рассказы рядовых участников в различных походах этой вековой борьбы передавались из поколения в поколение и служили одной из любимых тем для собеседования деревенских политиков. Они приучали к чувству своего рода национального рыцарства. Это чувство защитника обиженных славянских народов нашло свое выражение в слове «бра-тушка», которым наши солдаты окрестили во время освободительных войн болгар и сербов и которое так и перешло в народ»1.

      Для русских всегда было очевидным соединение в самом этнониме «серб» конфессионального и этнического признаков. Не случайно в знаменитом «Послании к сербам» (1860), написанном А.С.Хомяковым, главной цементирующей силой «славянского братолюбия» провозглашалась православная вера. «Послание» категорически утверждало, что важнейшим и неоцененным счастьем сербов является их «единство в православии». «Православный, — говорилось далее, — сохраняя свою свободу... покоряет ее единогласному решению соборной совести. Оттого-то и не могла земская община сохранить свои права вне земель православных; оттого-то и славянин вполне славянином вне православия быть не может»2. Поэтому в России и в славянских странах православного ареала буквально культивировалось собственное славянство, в отличие от стран славянских, но католических, где старались его особенно не акцентировать.

      Значение слова «серб» лингвисты обычно истолковывают как «сосед, союзник» — от славянского «сябр», «шабр». В белорусском языке сябры — это друзья. А шабр (того же корня) — очень древнее русское слово: шабьр, шабъръ — сосед, член одной общины. У некрасовских казаков сябры — соседи. Так что язык никогда не обманет русского человека: сербы (сябры, шабры) — это друзья, соседи. Наши друзья! «Сербы ж это — славяне, — говорил нам С.Е.Дамницкий из станицы Мингрельской. — Наши! Югославия — она як братска!» А.И.Новоселецкий из станицы Старовеличковской констатировал: «Сербы — это тот же русский народ. Это точно! Я с сербами в эту войну (Великую Отечественную. — О.М.) встречался»3.

      Не последнюю роль в формировании таких представлений сыграли многовековые исторические связи сербского народа с казачеством. Его становление совпало с массовым выездом на русскую службу сербов, что было вызвано подъемом освободительной борьбы балканских народов против Османской империи. Не желая мириться с подневольным положением, греки и южные славяне после поражения антитурецких восстаний уходили на территорию русско-го4осударства, с которым они связывали надежду на освобождение. Н.И.Костомаров, отмечая «глубокое внутреннее сродство» между сербским героическим эпосом и «думами» запорожских казаков, писал, что «судьба этих народов заключала в себе слишком много подобного и сербский юнак все-таки сродни малорусскому казаку»4. Есть сведения, что в Запорожской Сечи в числе пришлых удальцов сербы занимали видное место: они были в войсках Богдана Хмельницкого; между казацкими чиновниками мы встречаем выходцев из Сербии. Присутствие сербов в рядах казачества отражено и в происхождении некоторых фамилий. У черноморских казаков в Батуринском курене числился Федор Сербии, в Брюховецком — Игнат Сербии, а в Поповическом курене у казака Михаилы Рябоконя 12-летний работник носил фамилию Сербиненко5.

      Впрочем, два обстоятельства омрачили «глубокое внутреннее сродство». Часть земель Запорожского войска в 1774 году была отдана русским правительством под сербские поселения, так называемую Новую Сербию. Напрасно запорожцы посылали делегации с протестами в Петербург. И второе: по злой иронии судьбы разгромом Сечи руководил генерал-поручик Петр Текелич — серб по происхождению. Тем не менее с петровских времен сербы охотно селились на юге России и на Украине, привлекая внимание общественности к судьбе южных братьев. Их призывы всегда находили отклик и сочувствие среди россиян.

     Мысль об освобождении православных братьев-сербов и Царьграда от власти «бусурман» стала популярна на Руси, в литературе и народной поэзии, с середины XV века. Она отражена и в былинах. «Старой казак» Илья Муромец, узнав, что «в Царьграде ныне не по-прежнему (...); святые образы были поколоты, в черные грязи были потоптаны», едет туда и побеждает врагов. Как царь Костянтин Боголюбович благодарствует его, Илью Муромца: «Благодарим тебя, старый казак Илья Муромец! Нонь ты нас еще да повыручил».

     Уверенность в том, что именно русскому народу надлежит освободить Царьград и восстановить в нем христианскую веру, была близка казачеству, которое вело непрерывную многолетнюю войну с турками и другими народами мусульманского Востока и осознавало себя в роли защитника православной веры. В «Исторической повести о взятии Азова в 1637 году», созданной в казачьей среде, где сохранялись воспоминания об азовских подвигах, говорится: «Помрем, братие, за святые Божий церкви и за святую истинную нашу православную христианскую веру. Никим же нудими, никим же посылаеми, но сами восхотехом и по своей нашей воле за имя Христа истинного Бога нашего и за обиду Российского государства единодушно помереть и крови свои пролияти»6. Бытовало представление: если умереть на войне за Христову веру, то Господь простит все грехи.

      Религиозная сторона патриотических настроений русского казачества наиболее ярко проявилась в связи с освободительным движением на Балканах в 1876—1878 годах и русско-турецкой войной 1877—1878 годов. Восстания в Боснии и Герцеговине, в Болгарии, известия о начале сербо-турецкой войны и о сербо-черногорском союзе вызывали на Кубани глубокое сочувствие. Местная газета сообщала, что «все имущие и неимущие приносили свою лепту. Являлись пожертвования от таких лиц, которым всегда трудно достается даже дневное пропитание»7.

      Одним из ярких проявлений солидарности с борющимися славянами стало добровольческое движение. Видимо, ч;огда был сложен вариант песни «Объявил турок войну» (записан фольклорно-этнографической экспедицией под руководством Н.И.Бондаря в 1981 г.), в котором есть такие слова: «Ой, турок рубит, да и турок и бьет. Турок Сербию в плен берет. Вра! Вра! Ой, да ура! Турок Сербию в плен берет. Ой, да православный, да ты русский царь, отпусти наш да и в бой отряд, шоб до света турка взять...»8

      Конечно, не стоит преувеличивать богословскую образованность рядовых казаков. Она ограничивалась наставлениями казацкого батюшки «о взгляде православного сына Церкви на дозволенность войны». А рассуждения там были предельно простые: на силу — сила. Безрассудно не бороться со злом, ибо тогда зло победит добро. Все дело в том, чтобы не противиться злу злом. Да и чего раздумывать, когда еще апостол Павел сказал: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного» (1 Тим. 5,8).

     Рядовому казаку легче было обратиться от мыслей возвышенно-религиозных к делам земным: среди кубанцев нашлось немало добровольцев, готовых идти с оружием в руках защищать сербских братьев. В станице Ильской изъявили желание идти в Сербские войска «на подвиг освобождения страждущих славян на Востоке» шесть казаков неслужилого разряда. В Екатеринодаре нашлось двенадцать добровольцев, причем с отставным рядовым Константином Орбилиани вызвалась ехать на Балканы и его жена Наталья Семеновна, на что ею было получено разрешение от начальника Кубанской области9.

     Бедствия и страдания сербских беженцев, видимо, настолько отпечатались в памяти станичников, что во время голода 1932—1933 годов хлынувших в Закубанье беженцев, побиравшихся по дворам, называли сербами.

      А в XIX веке газета «Новое время» сообщала (в октябре 1876 г.), что майор А.Н.Хвостов объехал кубанские и терские станицы и «собрал там до 270 казаков-добровольцев, из которых и предполагается образовать в Сербии особый «кавказский казачий эскадрон». 29 сентября отправилась в Сербию первая партия этих казаков, около 80 душ... Все они народ уже немолодой, но крепкий и бодрый, увешанный медалями и большею частью уже бывавший в боях. В числе уехавших казаков было 37 георгиевских кавалеров»10. Сам Хвостов в письме И.С.Аксакову сообщал: «Жаль, что славянские комитеты _Москвы и Петербурга, истрачивая большие деньги на оборванцев, игнорируют превосходный элемент, гордость нашей армии, кавказских линейных казаков, сподвижников Слепцова, Бакланова и других; в каждой станице находятся десятки однообразно одетых, с ног до головы вооруженных георгиевских и других кавалеров. Снаряжение их требует очень малого расхода, и только терские, наиболее бедные, просят пособие. Имея время и достаточно средств, можно сформировать целые бригады героев»11.

      На этом фоне становится более понятным и редкий песенный текст, записанный Д.Еланским в начале XX столетия: «С Малки, с Терека, с Кубани, дети русии зямли, мы на пир свищеннай брани ф помощь Сербии пришли: спомним, братцы, пры Сляпцова, выжака-быгатыря: ступим в бой кровавай смело зы саотчика Царя. Знают горцы нашу славу, знаить славунашу мир; низложить врага в магилу — в битьви эта наш кумир. Нам Черняиф путь укажить, Серьбии архистратих, в битви с нами вмести ляжить, если врах ни здастца в них»12.

     Песня записана в терской станице, но как отделить терских воинов от кубанских, если они связаны были одной судьбой? По крайней мере зачин «С Малки, с Терека, с Кубани» встречается и в песнях кубанского казачества.

      Упомянутый генерал Михаил Григорьевич Черняев (1828—1898) — участник Крымской войны, герой среднеазиатских походов, в 1876 году вопреки желанию русского правительства, пытавшегося разрешить Восточный кризис дипломатическим путем, уехал в Белград и был назначен главнокомандующим Сербской армией. Современники и историки не жаловали Черняева, иногда открыто обвиняя его в авантюризме. Но в этом-то и заключается избирательность народной истории — она часто не совпадает в своих оценках с официальной. Удивительное дело: историки не жалеют красок, чтобы подчеркнуть неспособность генерала командовать крупными оперативными единицами, а народная история возвеличивает подвиг «архистратига Сербии»! «В России, на всем ее пространстве поются молебны с многолетием «христолюбивому и братолюбивому вождю славянского воинства рабу Божию Михаилу», — сообщал в 1876 году И.С.Аксаков13. О.Миллер восторженно писал о Черняеве: «Архистратиг славянской рати, /безукоризненный герой! / Под кровом Божьей благодати / да совершится подвиг твой! /Да сохранит в борьбе кровавой / тебя Всевышнего рука, / и память дел твоих со славой /пройдет в далекие века»14.

      Черняев стал знаменем, славянским символом. «По нашему мнению, М.Г.Черняев не заслуживает многочисленных упреков в том, что он принадлежал к числу вояк, которым было все равно, где сражаться. Черняев отправился в Сербию по глубокому убеждению в необходимости избавления народов Балканского полуострова от турецкого ига. Нельзя отрицать то, что его искреннее стремление помочь сербскому народу, равно как и популярность его имени в России, способствовали развитию добровольческого движения»15, — пишет современный историк Л.В.Кузьмичева, и она глубоко права.

     

      Так что слова казачьей песни «В битве с нами вмести ляжить» отражали реальное отношение добровольцев к своему вождю. Песня, очевидно, была строевой. Казалось бы, о каком «песенном репертуаре» может идти речь во время невыносимо тягостных будней, поражений и отступлений изнемогающей малочисленной и плохо вооруженной армии Черняева под напором турецких полчищ? Но один из добровольцев вспоминал: «У меня так сильно, так радостно билось сердце; мне казалось, что я подъезжаю ко второй Родине, что я сейчас приму в свои объятия дорогих мне братьев.

      Мы дружно на врагов.

      На бой мы поспешим,

      За Родину, за славу,

      За честь мы постоим! —

     пели добровольцы с убеждением, что случись в эту минуту против нас неприятель, каких бы чудес наделала эта кучка людей...»16

     А вот впечатление Н.В.Максимова от встречи с сербскими войками: «Сзади их тянулся батальон с черным знаменем, на черном фоне которого был изображен белый череп с перекрещенными белыми костями. Значит, принадлежало пластунам, храбрейшей части сербского войска. Вот звуки горна и барабана умолкли, несколько голосов грянули песню:

      Ох, вы, сени мои, сени,

      Сени новые мои.'

      Боже! То были русские! Я бросился в сторону этого батальона и с какою-то жадностью, с каким-то детским любопытством начал осматривать русские лица. Впереди всех, в первой линии, шли исключительно русские запевалы...»17

      Искреннее воодушевление, с которым добровольцы шли в бой за единоверных братьев, дало новое дыхание, казалось бы, уже безнадежной борьбе. Как указывал сербский историк Слободан Иованович, прибывшие из России в Сербию волонтеры «внесли новое одухотворение в сербские войска», усилили сопротивление турецкому наступлению и в решающих сражениях, хотя и закончившихся поражением, сражались более стойко, чем неопытная сербская милиция. Один из сербских офицеров говорил участнику боев П.Гейсману: «Действовать вместе с русскими крайне опасно; это какие-то отчаянные люди, которые нисколько не дорожат ни своею, ни чужою жизнью; они думают только о наступлении, а отступления не допускают вовсе»18. Исчерпывающий комментарий к словам: «Мы на пир священный брани в помощь Сербии пришли»!

     Разумеется, идеальная и реальная системы ценностей полностью никогда не совпадают. Искреннее стремление выступить в защиту единоверцев, бывало, соседствовало с далеко не идеальным поведением некоторых добровольцев. Состав волонтеров в Сербии был пестрым, не все оказались достойными нести взятую на себя священную миссию. Но каковы бы ни были мотивы, по которым казаки-добровольцы отправлялись в Сербию, они ведь понесли туда свою голову и в подавляющем большинстве искренне и бескорыстно стремились бороться в защиту славян, подавая примеры бесстрашия и героизма.

      «Докажите Святой Церкви Православной, — говорил обычно при проводах казаков на войну станичный батюшка, — что вы верные сыны ея и Святой Руси, что вы достойные подражатели своих дедов и отцов, докажите, что вы способны совершить, что прежде могла совершить только вековая казачья доблесть». И казаки доказывали. В болгарских и сербских песнях русские любовно называются «руснаци, донски казаци». Совсем не случайно именно в 1876 году появляется новый прекрасный перевод «Тараса Бульбы» Н.В.Гоголя на сербский язык. Определенную роль в популярности Гоголя у сербов сыграло обращение его к жизни казачества; сближали с сербскими реалиями и сходство исторических судеб, борьба за православную веру, свободу и независимость, близость языка, нравов и обычаев, народного творчества. По свидетельствам сербских литературоведов, это произведение стало любимой книгой в сербских семьях. Ее читали с тем подъемом, какой вызывали обычно у сербов народные эпические песни. Образ легендарного запорожского казака Тараса Бульбы во многом ассоциировался с образом любимого в Сербии юнака Кралевича Марко.

      Человеколюбием, верой в несокрушимость православия, в вечную дружбу между братьями-славянами веет от стихотворения (а ныне — песни!) «К Сербии» походного священника 1-го Кавказского полка Константина Образцова (автора любимого кубанскими казаками гимна «Ты, Кубань, ты — наша Родина»): Родная Сербия, сестра Руси великой, Какой тяжелый крест несешь ты на себе! Под натиском орды безжалостной и дикой Ты кровью истекла в мучительной борьбе... Родная Сербия, мы все с тобой страдаем, Любимая сестра, мы верим, как и ты, И молимся с тобой, и крепко уповаем, Что Бог поможет нам нести свои кресты... Мужайся, потерпи!.. Бог в правде, а не в силе. И правду миру вновь покажет Божество: Христос был на кресте, страдал и был в могиле, Но там и показал Он правды торжество™. Звучащая ныне в исполнении Кубанского казачьего хора и ставшая народной песня выражала в дни нынешних бомбежек НАТО на Балканах истинное отношение кубанцев к трагедии славянства, снова вступившего в борьбу за православные святыни. Народное сознание не смирилось с унижением России и Сербии, оно возрождается и будет возрождаться патриотическими подвигами бескорыстно и самоотверженно служивших святому делу русских людей.

     

     

     

     1 Яковлев Н.Н. Последняя война старой России. М., 1994. С. 9.

     2 Дьяков В.А. Славянский вопрос в общественной жизни дореволюционной России. М., 1993. С. 48.

     1 Полевые материалы Кубанской фольклорно-этнографической экспедиции 2000 г. (ПМ КФЭЭ — 2000).

     4 Костомаров Н.И. Казаки. Исторические монографии и исследования. М., 1995. С. 333.

     5 Шкуро В.И. Днтропонимия черноморских казаков//Кубзнское казачество: три века исторического пути. Краснодар, 1996. С. 287.

     6 Воинские повести Древней Руси. М.-Л., 1949. С. 54.

     7 Из дореволюционного прошлого кубанского казачества. Краснодар, 1993. С. 91.

     8 Из культурного наследия славянского населения Кубани. Краснодар, 1999. С. 169.

     9 Бардадым В.П. Ратная доблесть кубанцев. Краснодар, 1993. С. 83.

     10 Россия и национально-освободительная борьба на Балканах 1875—1878. М„ 1978. С. 177.

     11 Освобождение Болгарии от турецкозо ига. Т. 1. М., 1961. С. 410.

     

     12 Еланский Д. Старинные песни терских казаков//Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 39. Тифлис, 1908. С. 52—53.

     13 Освобождение Болгарии... С. 386.

     14 Михайлов А. Михаил Григорьевич Черняев. Биографический очерк с приложением выражений общественного к нему сочувствия. С/76,, 1906. С. 5.

     15 Россия и Восточный кризис 70-х гг. XIX в. М., 1981. С- 79—80.

     16 «Русский Вестник». Т. 129. 1877. Май. С. 235.

     17 Максимов Н.В. Две войны 1876—7878 гг. СПб., 1879. Ч. 1. Война в Сербии. С. 70—71.

     18 Гейсман П. Славяно-турецкая борьба 1876—7878 гг. и ее значение в истории развития восточного вопроса. Ч. 1. СПб., 1887. С. 137.

     19 Отец Константин Образцов, полковой священник. Стихи, песни, письма. Краснодар, 1998. С. 52.